А еще через два дня Белинда туго замотала голову косынкой, вооружилась самыми разнообразными инструментами и принялась за свой дом.
Она выбросила все, что напоминало о страхе перед нищетой. Старое тряпье, серые простыни, склад пакетиков и отмытых картонок из-под молока. Стеклом отскребла почерневшие полы и сама покрасила их лаком (чуть не задохнулась). Пока полы сохли, совершила кошмарный по расточительности рейд по магазинам и блошиным рынкам Чикаго, накупив всяких мелочей, которые на самом деле ей хотелось иметь всю жизнь.
Она яростно избавлялась от прошлого, одновременно чувствуя вину перед матерью, и два этих чувства раздирали ее душу. Возможно, именно тогда она настолько погрузилась в собственные переживания, что не заметила какого-нибудь Прекрасного Принца — ведь ездят же они еще по улицам в поисках своих Синдерелл!
А потом она просто влюбилась в свой дом. Бежала туда с работы, запиралась в нем от всего света и блаженствовала в его тепле и уюте. И все больше отдалялась от мира реального, большого, иногда враждебного и почти всегда — равнодушного к страданиям и радостям Белинды Карр.
Конечно, она сама виновата в том, что с ней сейчас происходит. Сознательно построив стену между собой и остальным человечеством, она лишила себя шансов на…
На что? На любовь мужчины? Она не знала, что это такое.
На счастье? Но она была искренне счастлива у себя дома.
На будущее? Но будущее есть у каждого живущего на свете человека по определению.
Так почему же она так страдает из-за выходок Сэнди, из-за собственной неуклюжести, почему у нее нет подружек, с кем можно поболтать в обеденный перерыв?!
Карандаш с хрустом переломился в тонких пальцах. Белинда охнула, попыталась поймать улетевшие обломки, в результате свалила неудобную пластиковую подставку, и все карандаши и ручки полетели на пол. Белинда наклонилась — и в этот момент зацепилась за стул другим, целым чулком.
Проклиная чулки, карандаши и собственную неуклюжесть, она полезла под стол, в этот момент отчаянно завидуя худеньким дивам из секретариата. Эти могли спрятаться за шваброй и под стол слазить, даже не сбив дыхания.
Через несколько секунд над ее головой раздался мужской голос, исполненный искреннего изумления, и Белинда от испуга резко выпрямилась под столом, врезавшись в него самой маковкой. В ушах зазвенело, на глазах выступили слезы.
А еще хуже было то, что голос принадлежал Хью Бэгшо.
Хью подошел к столу Белинды Карр и некоторое время не без интереса наблюдал, как она ползает под столом. Привлекли его внимание в основном ноги — потому, что женские ноги всегда привлекали внимание Хью. Ноги Тумбы Карр оказались неожиданно очень даже ничего. Сильные икры, тонкие щиколотки… Кабы не драные, вдрызг колготки да не допотопные туфли исполинского размера, ноги были бы вполне пристойные…
Хью откашлялся и начальственным баском негромко рявкнул:
— Мисс Карр, вы уже закончили под столом? У меня к вам важное дело.
Раздался глухой звук удара, и из-под стола показалась Белинда Карр. Хью даже умилился: нет, какая прелесть эта Сэнди! Поистине гениальная идея пришла в ее хорошенькую и глупенькую головку. Карлайл проведет пять дней в аду — ведь его чертова корректность не позволит ему просто удрать от этой страхолюдины.
Хорошо бы, она еще пару лет не мыла голову и не меняла костюмчик!
В этот момент Хью встретился с Тумбой глазами — и оторопел.
Здесь надо пояснить относительно Хью Бэгшо. Он, конечно, был избалованным шалопаем и бабником, работать не любил и не умел, огромное значение придавал внешнему виду и статусу тех, с кем сводила его злодейка-судьба, и искренне считал, что умирать стоит в тридцать, от силы тридцать пять лет, потому, что дальше — старость и кошмар. Однако были у него и достоинства.
Например, Хью Бэгшо не был злым. Интриги — прекрасно, злые шутки — ради бога, но настоящим злодеем он не был. Возможно, просто по слабости характера, возможно, потому, что искренне любил своего прадеда, а тот был хорошим человеком… Нет, Хью Бэгшо мог подставить человеку ножку, но никогда не смог бы добить упавшего.
А еще Хью Бэгшо искренне и со знанием дела любил женщин. Он и вырос среди бесконечных теток, двоюродных бабушек и разнокалиберных сестер, он хорошо знал женскую душу, а со временем стал истинным экспертом и по женским, так сказать, телам. И как ни странно, проявлял в этом вопросе объективность.
Так вот, в качестве эксперта он мог ответственно заявить, что в эту самую минуту на него таращились из-под стола самые красивые глаза, какие ему только доводилось видеть на женских лицах.
Они были серые — но не стальные, как у его тети Джейн, и не блеклые, как у бабушки Дрю. Они были жемчужно-серые, дымчатые, словно туман над озерами Оклахомы, они были искристые и переливчатые, а вокруг расширенных зрачков переливались золотистые крапинки — словно янтарь в водах Балтики. Они были огромные и одновременно миндалевидные, они были опушены длиннющими ресницами, а над ними величавыми радугами изгибались густые темные брови, чуть вздернутые ближе к внешнему краю века — как кисточки на ушах рыси.
Сейчас в этих великолепных глазах, которые так и тянуло назвать очами, стояли слезы, и никогда еще Хью не доводилось видеть взгляда, столь точно отвечающего определению «хрустальный».
Он сделал то, что сделает любой эстет при виде того, как Венеру Милосскую из соображений нравственности драпируют в застиранный халат: он протянул руку и решительно снял с носа Белинды Карр модель велосипеда со стеклянными колесами.
Как ни странно, ее глаза от этого ничуть не уменьшились, ну а уж о привлекательности и говорить не приходилось. Она резко возросла.
На маленьком пятачке вокруг стола Белинды Карр повисла тишина. Такую тишину знают моряки перед шквалом да горы перед обвалом. Потом Хью опомнился и даже вроде бы смутился, после чего сделал невероятное — протянул Белинде руку.
— Простите меня, мисс Карр, я вас напугал. Давайте, вылезайте.
— Спа… сибо. Я уронила… Просто не ожидала…
— Вот что. У меня к вам важный разговор. Намекну: от него зависит ваша карьера. Давайте-ка уйдем отсюда и поговорим в более спокойном месте. Вы не курите?
— Нет!
— Ну, разумеется. Это я дурака свалял. Давайте встретимся через десять минут в нашем кафе этажом ниже. Будем считать, что обеденный перерыв сегодня уже начался.
Белинда смотрела на несколько расплывчатого, без очков Хью и медленно заливалась краской. Хью вздохнул и тактично отвернулся. Все-таки она до ужаса страшна. А глаза хороши.
