– Отпусти меня, – закричала она. – Мне больно! Отпусти мои руки!
Его руки давили глубже; боль была страшная. Затем он бросил ее на постель, где она лежала, рыдая.
– Ты причинил мне боль… Ты причинил мне боль. Его гнев прошел так же быстро, как наступил. Он поднял ее и держал в своих руках.
– Я сожалею. Ох, я сожалею. Я не хотел. Но я был напуган, Линн. Тебя могли похитить – да, среди бела дня – утащить в аллею, засунуть в машину, изнасиловать, Бог знает что. В этой стране все может случиться. – Он целовал ее слезы. – Я был вне себя. Ты поняла?
Он целовал ее щеки, лоб, руки и, когда наконец она повернулась к нему, поцеловал ее в губы.
– Если что-либо случится с тобой, я умру. Я так испугался. Я очень люблю тебя.
Она обвила свои руки вокруг его шеи.
– Хорошо. Хорошо, дорогой. Роберт, забудем это, все кончилось. Мы не поняли друг друга. Ничего. Ничего.
И все было так восхитительно, как всегда, за исключением безобразных темно-синих пятен на ее руках.
Через два дня по возвращении домой они отправились навестить ее отца. Было жарко, и, забыв о своих синяках, она надела летнее платье.
– Черт возьми, что за пятна? – спросил сразу отец. Они были одни в доме.
– Ох, эти? Я не знаю. Я не помню, как это случилось.
Отец снял очки и подошел к ней ближе.
– Идентичные, симметричные синяки на обеих руках. Кто-то сделал это сильными яростными руками. Кто это сделал, Линн?
Она не ответила.
– Это Роберт? Скажи мне, Линн, или я спрошу его сам.
– Нет, нет. Ох, пожалуйста. Ничего. Он не хотел этого, он был очень напуган. – Она рассказала историю. – Это была моя ошибка, на самом деле так. Он был очень напуган, что со мной что-то случилось. Он просил меня, чтобы я подождала его на улице, а я бродила вокруг и заблудилась. Мое чувство ориентироваться…
– Ничего общего с этими синяками не имеет. Ты думаешь, твоя мать никогда меня не расстраивала? В супружестве нельзя прожить без того чтобы не рассердиться друг на друга. Но я никогда не поднимал на нее руку. Это не цивилизованно. Нет, черт возьми, нет. Мне бы хотелось немного поговорить с Робертом – ничего неприятного, просто разумный короткий разговор.
– Нет, папа. Не надо. Не делай этого ради меня. Роберт – мой муж, и я люблю его. Мы любим друг друга. Не раздувай историю вокруг этого незначительного случая.
– Для меня это значительный случай.
– Нет, ерунда, и ты не можешь встать между нами. Ты не должен.
Отец вздохнул.
– Проще когда женятся люди, живущие в одном городе. У тебя было бы довольно беспристрастное представление о том, за кого ты выходишь замуж.
– Папа, мы не можем вернуться во времена Джорджа Вашингтона.
Он снова вздохнул.
– Я понимаю, – сказал он, – но я не понимаю… как вообще можно так поступать?
– Ты имеешь в виду Роберта?
На этот раз он не ответил. И вывел ее из себя. Дело зашло слишком далеко. Она видела возможность будущих конфликтов, которые могут изменить их жизнь с Робертом. Поэтому она заставила себя говорить терпеливо и спокойно.
– Папа, это глупо. Не беспокойся обо мне. Ты раздуваешь целую историю из единичного случайного происшествия. Конечно, это не должно было произойти, но произошло. Я хочу, чтобы ты все выбросил из головы, потому что я это сделала. Хорошо? – Она положила ему руку на плечо. – Хорошо? Обещаешь?
Он улыбнулся ей так знакомо и так успокаивающе.
– Хорошо, хорошо, поскольку ты этого хочешь, я обещаю. Мы просто оставим все как есть. Поскольку ты хочешь этого, Мидж.
И они больше никогда об этом не упоминали. Однако ни у Хелен, ни у отца не было причины поднимать вопрос о женитьбе Роберта и Линн. Со стороны они всем казались прекрасной, благополучной парой.
Через одиннадцать месяцев после свадьбы родилась Эмили. Они едва успели обустроить квартиру, как Роберт купил дом – ранчо, недалеко от дома Хелен, но в два раза больший по размеру.
– У нас будут еще дети, и почему бы нам не обустроить дом сейчас, а не позже, – сказал он.
Они принялись вместе за дело. Он покупал все, что ему нравилось, а Линн только восхищалась креслом или лампой, и она едва успевала взглянуть на цену, как он уже покупал ту или иную вещь. Вначале она беспокоилась, что деньги уплывают слишком быстро. Но она видела, что Роберт все время получал дополнительные надбавки по мере того, как бизнес расширялся. И, кроме того, он постоянно просил ее не беспокоиться. Финансы – его дело. У нее никогда не было наличных денег. Она покупала вещи в долг, и он оплачивал счета, не выражая недовольства.
– Мне бы это не понравилось, – сказала как-то Хелен.
– Почему я должна возражать? – спросила Линн, оглядывая красивую детскую, где хорошенький ребенок проснулся после недолгого сна. – У меня есть все. Это главное. – И она взяла на руки свою дочь, дочь, которая по своему телосложению уже была похожа на Роберта – черные шелковые волосы и темно-голубые глаза.
Поскольку для Роберта имя было очень важно, она выбирала имя ребенка с особым вниманием.
– Имена имеют цвет, – говорила ему она. – «Эмили» значит голубой. Когда я произношу его с закрытыми глазами, я вижу очень высокое безоблачное небо.
Кэролайн родилась через восемнадцать месяцев. Кэролайн – золотая, такая легкая, почти невесомая.
И память, подобно кинофильму, раскручивалась в обратном порядке…
– Какой сказочный дом! – воскликнула Линн.
Дом принадлежал родителям ее соседей, отмечавших день рождения их внучки, которой исполнилось пять лет. Терраса была окаймлена газоном, простирающимся до дальнего луга, а луг подходил к пруду, едва видному у подножья склона.
– Какой прекрасный день для праздника! – воскликнула она опять.
И это был чудесный летний день, прохладный, все было в цвету, легкий ветерок шелестел в листьях дубов. Под этими дубами были расставлены столы для ленча, столы для детей были украшены гофрированной бумагой, а к каждому стулу был привязан воздушный шар. Это выглядело как сцена в одном из английских фильмов, думала она, где женщины, одетые в шелка или белый лен, двигались на фоне покрытых плющом стен. Она, чьей повседневной одеждой были шорты или джинсы, была в желтом шелковом платье, а ее девочки – в одинаковых розовых платьях и белых гольфах.
– Они выглядят как близнецы, – заметила одна из женщин. – Кэролайн высокая для своего возраста, правда?
– Мы иногда думаем, что в свои три она почти как десятилетняя. Она сильная и быстрая и очень сообразительная, – сказала Линн спокойно.
Вероятно, родителям ничто не доставляет большего удовольствия, чем знание того, что их детьми восхищаются. Ни книга, ни симфония, ни произведения искусства – она знала это определенно – не могут соперничать с радостью, которую давали ей ее девочки.
