Радость ее еще больше возрастала, когда она думала о своих бездетных друзьях. И постоянно во время ленча и приятных разговоров она в глубине души ощущала эту радость. Жизнь была хороша.
После ленча прибыл клоун, чтобы развлекать детей. Некоторое время матери наблюдали за детьми, но так как те были поглощены и очарованы представлением, они вернулись за свои столы в тень.
– А еще говорят об ослаблении внимания у детей, – сказал кто-то. – Он развлекает их уже более получаса.
Наступило время, когда гости стали расходиться. Эмили подбежала к Линн с пакетом, полным подарков, и воздушным шаром.
– Где Кэролайн? – спросила Линн.
– Я не знаю, – сказала Эмили.
– Но вы сидели вместе.
– Да, – сказала Эмили.
– Ну, где же она может быть? – спросила Линн, чувствуя слабое беспокойство.
– Может быть, она пошла в ванную комнату. Они искали ее внизу в ванной комнате и повсюду в доме; они обыскали все кустарники, где она, возможно, спряталась, чтобы поддразнить их. Потом беспокойство перешло в панику. Похищение? Но как мог кто-либо" проникнуть сюда, где столько людей, и не быть замеченным? Они обыскали поля, притаптывая высокую траву. И тогда они подумали, хотя никто не смел произнести это вслух, что, возможно, Кэролайн, так любящая приключения, пошла к пруду.
И она лежала здесь, лицом вниз, в своем гофрированном розовом платье. Она лежала в воде совсем близко от берега, там было так мелко, что она могла бы встать и вернуться вброд.
Одна из женщин была спасательницей общества Красного креста. Положив Кэролайн на траву, она принялась за работу, в то время как Линн упала на колени, горько рыдая… нет, нет, это невозможно.
Женщины увели детей, чтобы они этого не видели. Кто-то вызвал скорую помощь; кто-то послал за доктором в соседний дом. Люди действовали поспешно, сохраняя при этом полное молчание. Можно было почти слышать тишину и следующий за ней долгий общих вздох.
Пришли двое мужчин; два молодых человека в белых халатах. Линн, пошатываясь, схватила за белый рукав санитара.
– Скажите мне! Скажите! – умоляла она. Вместо ответа он обнял ее за плечи. Так она поняла.
– Это невозможно. Нет. Я в это не верю. Нет, – беспрестанно твердила Линн.
Она взглянула на лица людей, полные удивления и жалости. И вдруг закричала.
Линн обезумела от отчаяния. Ее привели в дом, положили и дали успокоительного.
Когда она очнулась, она оказалась в своей гостиной. Дом был полон народа. Казалось, будто говорят тысячи голосов; двери открывались и закрывались, телефон постоянно звонил, на звонки отвечали, и он звонил опять.
Хелен сказала:
– Оставь ее одну, Роберт. Она еще не проснулась. Роберт произнес:
– Как можно быть такой глупой, такой беззаботной? Она никогда себе этого не простит.
Она не могла решить, просыпаться ей или нет. С одной стороны, сон был непереносим, так что, возможно, было бы лучше открыть глаза и проснуться; но, с другой стороны, возможно, это был не сон, тогда было бы лучше погрузиться в такой глубокий сон, чтобы ничего не знать.
Она слышала по-прежнему рыдания Роберта, повторявшего:
– Она никогда себе этого не простит.
Затем она услышала другой голос, принадлежавший кому-то, кто держал ее запястье:
– Тише, пожалуйста. Я слушаю ее пульс, – сказал он резко, и она узнала Билла Уайта, их семейного врача.
– Перестаньте твердить о прощении, – сказал Билл Уайт. – Во-первых, это вздор. Это могло случиться так же легко, если бы вы были там, Роберт. Во-вторых, перестаньте, если не хотите иметь тяжело больную жену до конца ее жизни. Она и без ваших разговоров достаточно терзает себя.
И Линн действительно терзала себя, и сейчас она все еще продолжала терзать себя здесь, на берегу озера Мичиган. Ей отчетливо вспомнился тот роковой день. Кэролайн, смеющаяся над клоуном, Кэролайн – несколькими минутами позже – мертвая в воде. Маленькое лицо Эмили, сморщенное от слез и ужаса. Она сама, которой пришли на помощь добрые руки и нежные слова во время душераздирающих похорон.
– Я не знаю, почему должна приехать моя тетя, – выразил недовольство Роберт. – Кстати, кто посылал за ней?
– Хелен взяла ее номер телефона из моей записной книжки. Она член твоей семьи, кроме нее, у тебя никого нет, и ей полагается здесь быть.
Было странно, что он никогда не хотел, чтобы приезжала Джин. Она раздражала его, говорил он. Ну, может быть. Может быть, ее доброта раздражала его. Мужчины иногда бывают такими. Однако Джин очень помогла в эти первые ужасные дни, успокаивая Эмили в своих теплых руках и убирая комнату Кэролайн, в которую, как Линн, так и Роберту было тяжело войти.
Тем не менее они все это пережили.
– Если супружеская жизнь может перенести это, – утверждали люди, – она может перенести все. Представьте, какое ужасное чувство вины!
Однако Роберт принял к сердцу слова Билла Уайта. Многие ужасные ночи он держал ее в своих объятиях. И в течение долгого времени они тихо двигались по дому, разговаривая шепотом; она ходила на цыпочках, пока он не привлекал нежно ее внимание к тому, что она делала. Именно он уберег ее от тяжелого психического заболевания. Она должна об этом помнить всякий раз, когда дела не ладились…
Однако как мог человек, прощающий так, как он, беспокоящийся о своей семье, дать волю своей ярости? Подобно этому вечеру, подобно всем другим внезапным вспышкам ярости в течение многих лет? Казалось, ее жизнь с Робертом была подвержена погодным колебаниям: то все кругом многие месяцы залито солнечным светом, то вдруг поднявшийся шторм повергает все в темноту. И так же быстро, как возникал, шторм проходил, оставляя память, ослабевающую на расстоянии, вместе с надеждой, что на этот раз это последняя вспышка.
Дети никогда этого не знали и не должны были знать. А то как же она могла им объяснить то, чего сама не понимала?
Особенно Энни, Энни так ранима, она никогда не должна знать! Она была сделана из другого теста и с самого начала была трудным ребенком. И хотя она уже выросла, но до некоторой степени осталась все такая же: ребенок настроения, который мог быть по-детски добрым или странным образом взрослым; каждый чувствовал тогда, что она видит его прямо насквозь без малейших уловок и отговорок. Однако она очень плохо училась в школе. У нее был излишек веса, и она была неуклюжей в спорте, хотя Роберт делал все возможное и пытался с трудом учить ее. Втайне она была его разочарованием, Линн это знала. Его ребенок, которому не было еще и девяти, вообще не выражал ни малейшего желания и старания делать что-либо хорошо!
Все обилие его любви было направлено на Эмили, так похожую на него, крепкую, уверенную, компетентную во всем от математики до тенниса. Кроме того, в свои пятнадцать лет она уже очаровывала мальчиков. Жизнь должна быть легкой для Эмили.
