Катарина Хагена - Вкус яблочных зёрен (ЛП)

нельзя было хранить в подвале: всё из ткани и, конечно, книги. Я высунулась из окна и

увидела, как вечнозелёная роза переползла через крышу над входной дверью и перила

лестницы, через маленькую стену и ниспадала около лестницы. Я соскользнула с сундука

назад в комнату, мои колени болели. Хромая я бродила вдоль книжных полок. Юридические

комментарии, чья бумага бесформенно распухла, почти раздавили хрупкую книгу

"Последний ребёнок и первая мировая война", изломанный корешок "Последнего ребёнка“

носил старонемецкое название. Я вспомнила, что внутри шрифтом Зюттерлина детским

подчерком было написано имя моей бабушки. Собрание сочинений Вильгельма Буша мирно

прислонилось к автобиографии Артура Шницлера. Здесь стоит "Одиссея" а там "Фауст".

Кант прижался к Шамиссо, письма Фридриха Великого стояли спиной к спине к книге

"Юная домохозяйка Пуки". Я пыталась понять, были ли книги произвольно засунуты друг

рядом с другом или же они были расставлены в соответствии с конкретной системой.

Возможно по особому шифру, который я знаю и должна расшифровать. Но они,

определённо, не были расположены по размеру. Алфавитные и хронологические

последовательности также исключались, как и по издательствам, родинам авторов и по

темам. Значит по системе случайности. Я не верю в случайности, но верю в систему

случайности. Если случайность становится систематической, она, в конечном счете,

перестаёт быть случайной и от этого, если этого нельзя избежать, становится предсказуемой.

Всё остальное было несчастным случаем. Послания корешков книги остались для меня

загадкой, но я намеревалась ещё об этом подумать. Со временем я обязательно что-нибудь

придумаю, в этом я была уверенна.

Который сейчас час? Я не ношу наручных часов, поэтому полагаюсь на часы в аптеках,

бензоколонках и ювелирных лавках, на вокзальные часы и будильник моих родственников. В

доме было много великолепных часов, но ни одни из них не ходили. Мысль о пребывании в

этом месте без часов обеспокоила меня. Как же долго я рассматривала книжные полки? Уже

позже полудня или нет? Паутина на чердачном окне за то время, что я провела здесь наверху,

возможно стала ещё толще. Я посмотрела наверх, на мерцающий прямоугольник и

попробовала себя успокоить тем, что начала думать о времени шире. Ну, ведь ещё не ночь,

вчера были похороны, сегодня суббота, завтра будет воскресение, на послезавтра я взяла

себе выходной, а потом я тоже поеду в Бадише. Но у меня не получалось. Я бросила на

полки с книгами последний взгляд, закрыла окна в верхних комнатах и спустилась по

лестнице, которая даже после того, как я уже спустилась, ещё некоторое время

поскрипывала.

Я схватила свою дорожную сумку и нерешительно остановилась посреди холодного

коридора. После такого долгого времени и возможно впервые, я была одна в доме и

чувствовала себя как на инвентаризации. Что ещё тут было, а чего не было, а что я просто

забыла. Что же стало на самом деле другим, и что со временем просто кажется другим. Через

стеклянную входную дверь я видела розы, солнце на лугах и луга. Где бы мне устроится?

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Наверное, лучше будет наверху, нижние комнаты всё ещё принадлежали моей бабушке, хотя

последние пять лет она в них даже не входила. В доме престарелых Берта была почти

тринадцать лет, но мои тётки часто забирали её после обеда домой. Но в какой-то момент

она уже не хотела, а потом уже и не могла ни садиться в машину, ни ходить, ни говорить. Я

открыла дверь в спальню Берты, которая находилась около кабинета и её окна тоже

выходили на двор с липами. Жалюзи были опущены. Между двух окон стоял туалетный

столик Берты. Я села на стул и посмотрела в большое створчатое зеркало, которое было

похоже на раскрытую книгу. Мои руки потянулись к боковым частям зеркала и немного

прикрыли их. Как и раньше, я увидела своё лицо в бесконечных отражениях

противоположных зеркал и мой белеющий шрам. Я видела так много своих отражений, что

уже и не знала, где же я на самом деле. Только когда я полностью закрыла одну из створок, я

нашла, наконец, выход.

Я снова пошла наверх и широко распахнула окна. Здесь наверху, стояли старые шкафы

с некогда великолепными нарядами из нежных, мятых тканей. Я носила их все ещё ребенком

и ощущала на своей коже. Там стояли старые сундуки с накрахмаленным постельным

бельём, ночными рубашками и скатертями с монограммами моей прабабушки, тёти Анны и

Берты, подушки и простыни, шерстяные одеяла, перины, вязанные пледы, кружевные пледы,

вышивки и длинные полотна прозрачных белых гардин. Потолочные балки казались

оголёнными, а двери зияли пустотой. И вдруг внутри меня что-то разорвалось, и я

расплакалась, потому что всё было таким ужасным и в то же время прекрасным.

Но было время, я плакала и чаще.

Мою сумку я поставила в бывшую комнату моей матери, в проходную комнату. Из

бокового кармана я выудила свой кошелёк и быстро сбежала по лестнице. Если по ней

бежать, то она лишь коротко вскрикивает. Я схватила ключ, который висел на крючке около

двери, открыла входную дверь, колокольчик на входе звякнул, и закрыла за собой дверь.

Вниз по лестнице, вдох розового аромата, короткий взгляд на террасу, раньше здесь была

оранжерея; быстрее, быстрее, через розовую арку и низкие садовые ворота, и я оказалась на

улице. На заправке за углом можно будет купить чего-нибудь из еды. У меня не было

никакого желания идти в супермаркет и видеть трясущиеся головы деревенской молодежи, и

чувствовать любопытные взгляды людей, которых на улице явно стало больше.

На заправке было много народу. В субботу всегда мыли машины, это было здесь

ритуалом. В магазинчике стояли два паренька перед полками с шоколадными батончиками и

глубокими задумчивыми морщинами на лбах. Они даже не взглянули на меня, когда я

протиснулась мимо них. Я купила молоко и чёрный хлеб, сыр, бутылку яблочного сока и