отношении к Вам? — его ничего не выражающее лицо и такой привычный холодный тон успокаивали: я точно знала, что меня здесь не осуждают.
— Нет.
— Почему? — он чуть сощурил глаза, в очередной раз напоминая хищника, что прямо сейчас нападет на свою жертву.
— Я не думала, что кто-то способен относиться ко мне всерьез, — больно закусив нижнюю губу, — мне нужно покурить.
Психотерапевт удовлетворенно кивнул и расслабленно откинулся на кресло, щелкнув кнопкой ручки.
— Можете захватить, —
он указал ладонью в угол кабинета, где располагалась подставка для зонтов, — там всё ещё льёт.
— Благодарю, очень любезно с Вашей стороны.
«Кто в своём уме будет покупать отдельную урну под зонт? У меня нет ни одного такого знакомого».
На полу валялась смятая мной заплаканная салфетка. Я осторожно подняла её и сунула в карман, немного стыдясь своих эмоций.
— Благодарю, — теперь это уже говорил доктор с явной улыбкой в голосе, — очень любезно с Вашей стороны.
Понедельник. Сейчас.
Бушующий ветер пробирал до костей, помогая холодному ливню пробираться под зонт. Не сказать, что любезность Солсбери была лишней, но от мокрой одежды она меня явно не спасёт.
На улице не было никого.
Пик рабочего времени и непогода: каждый уважающий себя человек восседал либо за рабочим столом, либо расслаблялся в уютной кровати. И только я в который раз пыталась поджечь проклятую сигарету, чей редкий огонь сбивался под натиском воющей бури.
Это раздражало: пытаться подкурить в такую погоду, удерживая зонт на весу — настоящая отвага вперемешку с глупостью. Ветер помчался прямо на меня, вывернув зонт в обратную сторону.
— Чёрт возьми, — выругалась я на всю пустынную улицу, пытаясь перебить шум ливня, — никотиновую тягу мне сегодня не утолить?
Новый стихийный толчок, и зонт пуще прежнего беснуется: выворачивается и вылетает из пары спиц. Ткань падает в лужу, а за ней и вся моя сегодняшняя пачка сигарет.
Чувствую, как в венах закипает злоба: соединяется с раздражением и хочет уничтожить всё на своём пути, но мне нужно держать себя в руках. Да и что я сделаю на улице? Покричу?
Пытаюсь поднять мокрую пачку в надежде, что хоть одна сигарета уцелела от воды. Напрасно. Табак испорчен. С размаху швыряю её в сторону и раздраженно бью по луже ногой. Боль тут же отдает в ступню, и я громко матерюсь. Мокрая штанина неплохо охлаждает внутренний пыл.
Под козырьком клиники стоит доктор Солсбери и с интересом меня осматривает.
— Ну, давайте, — вдруг кричу я, — скажите мне, что я чокнутая и больная. Мне не стыдно за то, что Вы увидели. У меня утонули чёртовы сигареты, я на взводе. И Ваш зонт мне не помог!
Он наклоняет голову, пытаясь скрыть смех, но ничего не выходит. Я плохо вижу выражение его лица, но улыбка сразу бросается в глаза — искренняя, широкая. Солсбери подзывает меня рукой к себе, под козырек. В целом, других вариантов-то и нет.
— Угощайтесь, — он протягивает свою ментоловую отраву, — не уверен, что Вам понравится, но…
— Я такие и беру, — перебиваю и беру две сигареты, глазами выбирая подходящее место неподалеку.
— Останьтесь здесь, — он подкуривает себе и подзывающим движением приглашает разделить пламя зажигалки.
Мне хочется возразить, но потребность сильнее. Наклоняю голову ближе и плотно затягиваюсь, расслабленно прикрывая глаза. Кровь насыщается и мне становится лучше.
— Здесь нельзя курить, — прихожу в себя и киваю на предупреждающий знак на двери клиники.
— Верно, такое разрешено только персоналу, — он смотрит на мои выкинутые сигареты и снова улыбается, — Вам сегодня повезло.
Никотиновое удовольствие резко сменяется стыдом. Он неприятно укалывает в голову и выбивает почву из под ног. Мокрая от лужи штанина заставляет мёрзнуть. И тут я понимаю, что рядом сэтимчеловеком чувствую себя глупой: чересчур инфантильной, слишком несдержанной и несобранной для своих лет.
Вроде бы он не делает для этого ничего такого, но один вид его спокойствия и безучастность ко всему миру, вызывает во мне глубокое ощущение собственной никчемности.
— О чем Вы думаете? — вдруг рискую спросить его и ежесекундно прикусываю язык: чем я вообще думаю, когда задаю такие вопросы?
— О количестве Ваших непрожитых эмоций, моральных самоистязаний и несбыточных желаний контролировать всё вокруг, — теперь он внимательно смотрит на меня и тяжело вздыхает, обращая внимание на мои несильно стучащие от холода зубы, — пойдёмте внутрь, пока Вы не заболели. Нужно исправить это недоразумение.
Сейчас, семеня по коридору за ним хвостиком, я замечаю, как на него смотрят люди: неподдельный интерес, уважение и удивление. Еще пару часов назад юная миловидная блондинка, что проверяла мою запись и делала чай во время ожидания, пожирает меня одним из самых неприятных взглядов.
«Интересно, у него с ней что-то есть? Стоп. Почему меня это волнует? Боже, какой позор: я хожу по клинике с насквозь мокрой от лужи штаниной, прихрамываю от боли в ноге и стучу зубами».
Семь лет назад.
Микеланджело в первый раз пригласил меня на свидание. Несмотря на всю его романтичность, такие вещи были по-настоящему редкими и особенными. Мне так сильно хотелось его впечатлить, что я даже решилась на своеобразную укладку и свое самое откровенное платье: меня никогда не видели в чем-то подобном.
Каково было моё удивление, когда вместо предполагаемых мной мест, мы оказались на кухне его дома.
— Лови фартук, — он заливался добрым смехом, смотря на сбитую с толку меня, — у нас сегодня романтический ужин: будем делать лазанью. Листы, так и быть, я уже купил. На тебе соус, на мне мясо.
Деваться было некуда, и я подхватила волну его веселья, мы громко слушали музыку, напевая знакомый итальянский джаз, много шутили и разговаривали. Микеланджело то и дело крутил меня в танце во время готовки, делился сокровенными воспоминаниями из раннего детства, на словах знакомил с семьей по этим обрывкам. Тогда я ещё не ожидала подвоха и расслабленно попивала белое сухое, внимательно слушая его трогательные истории.
Переломный момент этого вечера пришел внезапно. Я краем глаза уловила силуэты двух людей, внимательно наблюдающих за нами. От неожиданности вскрикнула и опрокинула пачку листьев лазаньи с тумбы. Хрупкие пласты вылетели на плитку и раскрошились.
— Чёрт, — выругалась я, — прости.
— Ничего страшного, — лучезарно улыбнулся Микеланджело и подхватил меня за локоть, — пойдём, представлю тебя моим родителям.
Понедельник. Сейчас.
В кабинете доктор Солсбери копошился по тумбочкам, внимательно слушая резко всплывающие заметки.
— Как думаете, почему Вы вспомнили этот момент? — закрыл одну, открыл вторую, озадаченно прошёлся взглядом по содержимому.
— Не знаю, — я пожала плечами задавая себе тот же
