Когда они приехали в Маунтвью, родители ушли поговорить с врачами, а Джулия выскользнула в сад. Тогда все и началось; постепенно она научилась слушать гуденье пчелиных ульев, радоваться, проводя пальцами по зернистым стенам из песчаника. В то, первое посещение ее приняли в лечебницу на три недели, а затем последовали два года регулярных, каждые две недели, встреч с доктором Дороти Дженкинс, старшим психиатром. До или после этих встреч Джулия обычно проводила немного времени в саду; летом она скрывалась в тени с альбомом для зарисовок, а зимой загорала, привалившись к валунам, в компании с «плащеносными» ящерицами, греющимися на солнышке. Кривя губы, она шептала сама себе все ругательства и неприличные слова, какие только знала. «Дерьмо собачье!.. Херня!..»
Монастырю было двенадцать лет, когда произошла какая-то заваруха в английском руководстве их ордена, и братьев-англичан отозвали обратно в Сомерсет. После ухода монахов один богатый скотовод по имени Кларенс Прайд выкупил у церкви собственность бывшего монастыря для своей жены Джанет, которая занялась расширением сада, и под ее руководством были разбиты обширные розарии, саженцы для которых доставили из самого Королевского ботанического сада в Сиднее. Когда Джанет умерла, Маунтвью превратился в отель, а затем, в начале пятидесятых, в штаб-квартиру клуба мотогонщиков. В конце концов здесь разместилась психиатрическая лечебница — клиника Маунтвью.
Джулия знала все это потому, что в прошлом году местное историческое общество издало брошюру о Маунтвью и попросило у нее разрешения использовать в оформлении обложки одну из ее ранних гравюр под названием «Женщина в саду». Этой женщиной, сидящей на скамейке и печально глядящей через лужайку, была ее мать.
Свернув с шоссе направо, Джулия повела свою маленькую «хонду-сивик» по привычному маршруту в гору и нашарила темные очки — меж высоких деревьев прорезалось солнце. Джулия не планировала ехать сегодня в Маунтвью, вместо этого она собиралась разузнать, нельзя ли сдать кому-нибудь ее дом — было бы безумием оставить его пустым на целый год. Но потом принесли почту, да и разговаривать с риэлтером не хотелось, и она позвонила в Маунтвью и спросила, ожидается ли сегодня доктор Дженкинс. Дороти недавно вышла на пенсию, но все еще проводила большую часть времени в клинике. По телефону сообщили, что доктор Дженкинс сегодня непременно будет. Джулия бросила, не просмотрев, остальную почту и запрыгнула в машину.
— Черт!
Глупо, что этот паспорт, пришедший с сегодняшней почтой, так вывел ее из равновесия. Как только она вскрыла конверт, то утро вернулось, и все чувства, которые она испытала тогда, двенадцатилетней девочкой, вновь нахлынули на нее.
Это было в первый день летних каникул. Годами они проводили каникулы в одном и том же месте, к северу от Брисбена, в одном из сбившихся в кучку ярко окрашенных дачных домиков. Мама укладывала провизию и одежду, папа загружал портативные холодильники и рыболовные снасти в багажник микроавтобуса, и они отправлялись в путь. Джулию в машине укачивало, а Пол, сидя рядом с ней на заднем сиденье, всю дорогу играл с ней в слова, чтобы развлечь ее. Он был на семь лет старше ее, поэтому они не грызлись друг с другом, как другие братья и сестры.
Тем летом они добрались до места поздно вечером и, поужинав, разобрали вещи. Джулия валилась с ног от усталости, и маме пришлось раздевать ее, сонную, точно куклу, но когда ее голова коснулась подушки, она все же не забыла четыре раза ударить себя по лбу. Четыре — потому что именно в это время она собиралась встать, в четыре утра. Пока все еще спят, она встанет и отправится одна к морю. Этому методу — лупить себя по голове — ее научил Пол. И действительно — сработало: она проснулась и увидела, что между пластин жалюзи просачивается тусклый свет. Ее сложенная одежда лежала на стуле; она натянула джинсы и футболку. Маме не понравилось бы, что дочь идет из дома одна в такую рань, а папа рассердился бы, если б узнал. Папу легко было рассердить, потому что он был управляющим банка. До того как родители поженились, мама работала в банке его секретаршей. Но даже мысль о том, что отец может ее застукать, не остановила Джулию — она мечтала об этом утре много недель.
Пять минут спустя она уже неслась, ликуя, по густой мокрой траве вниз по склону, поросшему акацией, к пляжу и пирсу. На пирсе она и думала провести большую часть предстоящих каникул. Она будет нырять с его края, а потом лежать на соленых, прокаленных солнцем досках. А вечером, когда жара спадет, — гулять с мамой и Полом вдоль берега.
Но сегодня утром Джулия должна непременно увидеть спящего ската.
Она перешла на шаг и огляделась, потом осторожно взошла на пирс. Во время отлива в песке на дне виднелись углубления, оставленные за ночь спящими скатами. Ромбы. Джулия произнесла про себя это слово. Его звучание заполняло собой впадину, оставленную брюхом ската, а затем перетекало в более мелкие углубления, где лежали широкие плавники и конец хвоста. Джулии нравилось, как некоторые слова и звуки перетекают в формы, но такие вещи были твоим секретом — о них нельзя никому говорить. Она поняла это еще в четвертом классе. «Что ты делаешь?» — спросил у нее однажды Джим Мэтьюз, без всякой злобы, будто ему и вправду было интересно. Джулия ответила не подумав: «Я слушаю листья — их шуршанье такой же формы, как и тени, которые они отбрасывают на стене». И вдруг на лице Джима появилось гадкое, глупое выражение, а потом он отвернулся и завопил на всю детскую площадку: «Джулия Трулав любит листья! Джулия Трулав хочет выйти замуж за дерево!»
Дойдя до конца пирса, она осторожно опустилась на колени, а потом растянулась плашмя на гладких досках. Подложив руки под подбородок, она уставилась в зеленовато-синюю воду и, когда привыкли глаза, стала различать на дне подвижные тени. Тени складывались в изменчивые узоры, и, любуясь ими, Джулия поняла, что на самом деле пришла сюда не затем, чтобы увидеть ската. Следы, оставленные скатами на песке, для нее не менее реальны, чем сами скаты. Нет, она пришла сюда из-за того, что встать в такую рань — уже само по себе приключение.
Джулия долго лежала на досках в сладостной истоме, слушая плеск волн и следя за игрой света и тени на песчаном дне. А потом тень в одном месте вдруг уплотнилась, и Джулия замерла: лениво двигая плавниками, поднимая небольшие облачка песка, в ее сторону скользил скат. Он стал подниматься к поверхности, пока наконец из воды не показалась, блестя на солнце, крапчатая спина. Скат посмотрел прямо на нее, будто смеясь, и в следующий миг исчез.
Джулия ошарашенно хлопала глазами — она все-таки увидела его! Она широко раскинула руки наподобие плавников ската. Какая жалость, что некому рассказать. Но вокруг не было ни души, только бакланы, да еще вдоль берега неуклюже ковылял пеликан. Скат! Джулия пробежала по пирсу и в несколько прыжков одолела склон, восторженно крича про себя: «Я его видела! И он видел меня!»
