это не помогло. Клонит в сон, шея затекла, задремать не получается. На сердце волнительное предвкушение. Такое сильное, что справиться с собственными эмоциями не представляется возможным.
Перевожу взгляд с напряженного хмурого лица Ромы и наблюдаю за проносящимися в окне умопомрачительными пейзажами.
Природа переоделась в золото-оранжево-красные оттенки. Деревья стоят нарядные, готовясь вскоре сбросить высохшую листву. Если приоткрыть окно, то можно почувствовать ни с чем не сравнимый аромат осени: сухой листвы, влажной земли, грозЫ, далеких раскатов грома, неуловимых капель дождя и приближающегося холода. Я обожаю это время года. Часто накатывают воспоминания из детства, когда мама ещё была жива. И это тепло не заменить ничем. Когда на душе солнечно и так уютно, как в объятиях родного человека.
С небольшой грустью я вспоминаю напряженные, иногда переходящие в острое противостояние споры с Ромой. Мы с ним живем очень мирно. Легко преодолеваем семейные сложности, не боимся уступать друг другу, ищем компромиссы. Всегда. Кроме одного-единственного вопроса.
И вдруг последний разговор всплывает в памяти яркой вспышкой.
— Ром, ну почему нет? Почему?!
— Ну мы десятки раз обсуждали уже, Яна! Я тебе уже все объяснил. И ответил. Нет! И мой ответ не изменится. Зачем ты опять начинаешь?! Зачем бередишь старые раны?!
— Да потому что это важно! Для всех! И только от тебя зависит...
— Мы не будем больше обсуждать эту тему. Закрыли. Все. Хватит. Лишние нервы ни к чему.
Он развернулся и ушёл на кухню, а я заторопилась следом за ним. Он сидел за столом, уставившись в одну точку в окне. Я знала, о чем он думал в тот момент, и я не могла позволить мужу навсегда вырвать из жизни и собственноручно скомкать страницу его прошлой жизни.
— Ян, ну зачем опять, а?! — голос насквозь пропитался раздражением. Но на меня оно не действовало. Я все равно бы пошла до победного. — Я же сказал, что это запрещено! ЗА-ПРЕ-ЩЕ-НО! Понимаешь? Так нельзя! Это против правил!
— Кто тебе теперь может запретить? Только ты сам. И на это нет причин.
Тяжелый вздох и рассерженный возглас, а я продолжаю наступление:
— Ром, — подошла и мягко обняла мужа со спины, чтобы не заглядывать в его лицо. Ему бы побыть одному, подумать. Пережить вновь, вспомнить прошлое. Детство, юность, беззаботность... ведь это так много значит для человека...
— Ян, ну не надо. Никому этого не надо.
— Рома. Она твоя мама. И она имеет право знать, что ее сын не умер. А превратился в настоящего, умного и смелого мужчину. И что он живет не так далеко. Что у него есть семья. Жена. Дочь. А скоро ещё и сын родится. У Карины есть бабушка. Неужели они не заслуживают узнать друг о друге? Пусть так, спустя много лет, но это значит так много. Я уверена, что для неё это будет просто подарком небес. И я бы на ее месте хотела знать, что мой ребёнок, которого я носила в детстве на руках и учила есть с ложки… что этот малыш жив, вырос и превратился в достойного человека, — опустила голос до шепота, тихо продолжив, — и ты ведь тоже хочешь, Ром. Для тебя это тоже очень важно.
Ни слова возражения. И я впервые использую страшные, но очень действенные слова:
— Она уже немолода. И если ты чуть позже все же решишься на этот шаг, ты можешь просто не успеть.
Он ничего не ответил тогда, решив промолчать и не разжигать ссору. И вот спустя две недели мы едем в сторону его родной деревни.
Рома темнее тучи. Он очень волнуется и переживает, хоть и старается не подавать вида.
Я мягким движением накрываю его ногу и ободряюще произношу:
— Все будет хорошо. Она поймёт. И обрадуется.
Карину я постаралась подготовить заранее, сказав, что мы поедем в гости к бабушке. Конечно, к новому человеку дочь пока что относится довольно настороженно, но настроена положительно.
— А если она...
Рома пытается расслабиться, но у него это плохо получается — нервы как оголенный провод, — и я тут же на корню пресекаю различные «если».
— Вот приедем и сами все увидим. Не накручивай.
Ещё полчаса дороги, и муж плавно паркует машину на обочине. И, выбравшись наружу, мы все вместе приближаемся к потрёпанному, местами сломанному, редкому забору с потрескавшейся краской. А я любовно провожу ладонью по уже округлившемуся животику и ловлю на себе растерянный мужской взгляд.
— Пойдём, — произношу твёрдо, кивая в сторону небольшого домика.
— А если ее дома нет? — подобная взвинченность и неуверенность абсолютно не в характере мужа, и сейчас эти чувства говорят сами за себя.
— Значит, мы просто ее дождёмся. И все, — мягко улыбаюсь, стараясь передать ему часть собственной уверенности. Потому что я считаю, что мы все делаем правильно.
Мы втроём (даже почти вчетвером) подходим к калитке, заглядывая внутрь.
Домик очень старенький, ветхий. От нас к нему ведёт кривенькая дорожка из досок разной толщины.
Половина территории припорошена опавшей с деревьев листвой. Вторая — вычищена. Вокруг дома много клумб — наверное, летом здесь красиво, а сейчас большая часть цветов уже отцвела.
Тишина бьет по и без того туго натянутым нервам.
И даже Карина, дергая меня за подол осеннего платья, говорит шепотом:
— Мам, а куда дальше?
— Сюда, — киваю на дорожку. — Сейчас дождёмся кого-нибудь...
Входить без разрешения некрасиво, но никаких звонков или других способов заявить хозяевам о своём присутствии здесь не предусмотрено. На участке никого... и я теряюсь, переводя вопросительный взгляд на мужа.
Но тут отмечаю, что он нахмуренно уставился куда-то вдаль. Прослеживаю направление его взора и неожиданно наталкиваюсь на согнутую фигуру на грядке сбоку от дома.
Слова застревают в горле. Уже один только вид того, как пожилая женщина согнувшись в три погибели сама копается на грядках, собирая листву, необъяснимо-печальным ноющим чувством отдаётся в душе.
