эгоистка. Если я не останусь рядом с Ясмин, то буду по-настоящему плохим человеком. Так что я отклонила предложение и подала заявку на двухкомнатную квартиру, чтобы жить там с Ясмин.
* * *
Я подружилась с некоторыми работниками Центра помощи беженцам. Ханнеке, консультант, которая была старше меня на пару лет, познакомила меня с Эллен, моей ровесницей, учившейся на социального работника в местном Христианском колледже. Мы брали в прокате видео, гуляли и выезжали на пикники – словом, развлекались так, как мне нравилось. Позже они познакомили меня со своими друзьями и семьями.
Эллен и Ханнеке были христианками и, казалось, относились к своей религии серьезно, но все равно ходили в бары. Когда Ханнеке впервые позвала меня туда, я подумала, что Аллах точно меня накажет. Я уже давно не молилось, но пойти в бар – это было действительно haram. На самом деле в баре люди часами толпились, пили алкоголь, курили и пытались перекричать громкую музыку. Я совершенно не понимала, что происходит. Этот обычай казался мне очень странным.
И все-таки я продолжала ходить туда, потому что остальным там нравилось. Я не пила, и все же порой, когда я возвращалась домой, мне было очень стыдно. Как я могла ходить в такие места, которые раньше считала греховными? Каждый раз я говорила себе:
– Я не сделала ничего плохого. Я никого не соблазняла, просто стояла в джинсах и пила кока-колу. В этом нет ничего дурного.
Если я не поступала плохо, то Аллах, конечно, не должен наказать меня.
Честно говоря, я не понимала, почему люди ходят общаться в такие шумные места. Эде был консервативным протестантским городком, очень маленьким и тихим. В барах все вели себя прилично. Но когда мы решали, куда пойти, большинство выбирало именно то заведение, в котором уже все было забито. Я не видела в этом никакой логики.
Мне было очень сложно понять голландцев. Я представляла себе, как приеду домой и скажу Хавейе:
– С рассвета до заката они кажутся вполне нормальными, но у них очень странные вечерние привычки.
Ханнеке считала, что мне будет полезно посмотреть Голландию. Однажды весной, в выходные, она решила свозить меня на денек в Амстердам. Там мы гуляли вокруг элегантных домов, выстроившихся вдоль Херенграхта, Господского канала, через который были перекинуты маленькие изящные мостики. Казалось, в каждом голландском городе был старинный красивый центр, и люди изо всех сил старались сохранить его в первозданном виде. По ночам можно было ходить по улицам абсолютно спокойно. В этой стране везде царили чистота и порядок, а всего в нескольких часах лету процветали конфликты, грязь и жестокость.
Ханнеке отвела меня и в квартал красных фонарей, чтобы показать, что это такое. Я помню, что меня будто ударили под дых, когда за стеклом я увидела обнаженных или сексуально наряженных женщин. Они напоминали туши животных, висевшие на крюках в лавке мясника на рынке в Кариокоре. Настоящая человеческая эксплуатация. Я отпрянула в ужасе. Ханнеке так и не смогла убедить меня, что женщины занимаются этим по доброй воле, что такова их работа.
Но эта неприятная сторона голландского общества, похоже, была никак не связана с той Голландией, которую знала я. Обычные голландцы не были настолько безнравственными. Возможно, с ними я чувствовала большую внутреннюю связь, чем с другими иностранцами. Я была убеждена, что голландцы совсем не такие развращенные монстры, как казалось сомалийцам в лагере беженцев.
Мы с Эллен часто разговаривали о христианстве. Ее отношения с Богом были построены на диалоге и любви. Это разительно отличалось от того страха и покорности, которым учили меня. Эллен выросла в строгой протестантской семье: ее родители принадлежали к Голландской реформатской церкви. По воскресеньям они дважды за день ходили в храм и заставляли Эллен носить длинные юбки. Она искала собственный путь к Богу. И все же ее вера казалась мне гораздо свободнее, чем ислам, который знала я. Честно говоря, я думала, что их религия даже чересчур приятна и удобна.
Эллен говорила, что молится только тогда, когда хочет, а христианский Бог добрый, Он вроде отца. Хотя, как ни странно, Он все же не поддерживал ее напрямую, а хотел, чтобы Эллен помогала себе сама.
– В вашей религии слишком много ада, и вы молитесь потому, что обязаны. Это отношения господина и раба, – говорила она мне.
У Эллен был парень. Она была влюблена в иранца Бадала Задеха, но хотела выйти замуж девственницей. При этом они открыто целовались в губы. Эллен говорила, что это нормально. И действительно, молодые люди постоянно целовались на улицах. Я заметила это сразу же, как только сошла с трапа самолета, и все сомалийки твердили, что грязные gaalo ведут себя так всегда. И все же Эллен хотела остаться девственницей.
Однажды мы сидели вчетвером и смотрели телевизор в квартире, где жили Ханнеке и Эллен. Передача называлась «All you need is love». Голландцы и голландки признавались кому-то в любви на глазах у целой нации, а ведущий изображал Купидона. После рекламы зрители должны были узнать, взаимны чувства участников или нет. Нам с Ясмин программа казалось настоящим варварством.
Мы с Эллен стали говорить о любви, ухаживаниях и девственности. Для меня, сомалийки, быть девственницей означало быть обрезанной, плотно зашитой. Я уже знала, что голландцы так не делают, поэтому спросила:
– А как же муж узнает, девственница ты или нет? Будет какая-то проверка?
– Конечно нет, – ответила Эллен. – Он узнает, что я девственница, потому что я скажу ему об этом.
Я ответила, что нас обрезают и зашивают, а когда мужчина проникает внутрь, идет кровь. Притвориться нельзя. Эллен и Ханнеке пришли в ужас.
– И с вами тоже так было? – спросили они.
Мы подтвердили, и Ясмин высокомерно добавила:
– Если вас не обрезали, значит, вы не очищены.
Эллен распахнула большие голубые глаза и невинно спросила:
– Очищены – от чего?
Очищены – от чего, действительно? Я долго размышляла над этим и поняла, что не знаю ответа. Здесь не только в исламе дело: не все мусульманские женщины проходят через подобное. Но в Сомали и других мусульманских странах исламская культура поощряет такую процедуру. Я не слышала о том, чтобы хоть один проповедник воспротивился женскому обрезанию. Напротив, имамы часто говорили о подавлении женской сексуальности.
От чего же нас очищали? Мы были чьей-то собственностью. То, что было у меня между ног, мне не принадлежало. На мне поставили клеймо.
Я не знала, что ответить Эллен, и просто сказала:
– Это наша традиция.
Поскольку Эллен была верующей, она спросила:
– Но
