— Вы бредите, — упрямо качнул головой Олег. Он не желал верить в реальность происходящего, отвергал напрочь вариант, который предлагал ему Шабурин.
— Олег, посмотри на ситуацию реально, оцени равновесие сил. И поймешь, что наше предложение оптимально по совокупности проблем, что ты сотворил. Мы будем рядом с Аней, объясним ей, поддержим, поможем, успокоим. За нее не беспокойся. Да и за себя тоже. Новая семья, ребенок…Ты ведь об этом мечтал. Надеюсь, у тебя будет сын. Ты ведь наследника хотел, я прав? Скоро родится. Разве можно отказываться от такого счастья? Подумай. И потом, мы всегда готовы помочь тебе. Мало триста тысяч, можно обговорить другую сумму, но пойми, это не совсем реально. Она, по-моему, оптимальна и достаточна. Но если что — обращайся, всегда поможем. Ты выполняешь наши условия, мы — сохраняем о тебе добрую память и соответственно…м-м-м…дружеское расположение.
— У меня есть другое предложение, — вскинул взгляд Олег. — Вы катитесь вместе со своими деньгами и предложениями в ад!
— Я говорю о действительности, а не о фантазии.
— Повторяю — я никуда не уйду! Я останусь мужем Ани, а она моей женой! Мне плевать, что твоя протеже придумала на счет ребенка! Он не мой!
— Думаешь, генетическая экспертиза это подтвердит? — скептически выгнул бровь Андрей.
Олег долго смотрел в карие глаза и понимал — ему не оставляют выбора. Совсем. Но сдаваться он не желал:
— Это будет не скоро и, повторяю…
— Может не скоро, но будет. Поэтому вопрос о ваших с Аней отношениях мы должны решить сейчас, пока, повторяю, нет масштабного скандала, пока нашу сестру еще можно оградить от треволнений. И решим. Выбора нет и время против нас. Аня уже рассуждает о прелестях материнства и всерьез думает о подобной возможности. Твоими молитвами, между прочим. Состояние ее здоровья тоже твоих рук дело. Достаточно уже экспериментов на ее психике, — тон Андрея неуловимо изменился, приобретя стальные нотки не столько укоризны, сколько обвинения и давления. — Поэтому мы либо полюбовно к обоюдному согласию и выгоде решаем этот вопрос, либо решаем его все равно и сейчас, но уже, прости, с глобальными потерями для тебя. Нарисовать перспективы? Легко. Работы ты лишаешься. Я обещаю. Жилья, прописки — тоже. Средств к существованию…как родители дадут. Отсюда тебя вывозят или уносят, это, как тебе угодно. Если ты вздумаешь позвонить или встретиться с Аней — тебя закроют в СИЗО. Повод я найду. Ты меня знаешь. Упрямишься дальше — идешь по этапу. И ни тебе наследника, ни тебе счастливой жизни в семье. Никого и ничего. Забор и флакон одеколона на старости лет, если ты до них доживешь. Нравится? Думаю, нет, если, конечно, ты нормален. Знаешь, я не сторонник силовых методов воздействия, поэтому думай: с одной стороны — благополучие, но без Ани, с другой — полный «вах», но тоже без нее. Стоит рисковать?
— У вас ничего не получиться, — без уверенности заметил Олег.
— Да ты что? — белозубо ухмыльнулся Сергей и качнулся к нему. Кустовский с испугом уставился на цветущую физиономию деверя и почти физически ощутил угрозу.
— Какие же вы сволочи! — выдохнул в отчаянье. Обвел мужчин взглядом, в котором была еле теплящаяся надежда вразумить их, и отчаянье от осознания тщетности надежды. — Вы хоть понимаете, что творите?! Не я — вы убиваете нас! Меня, Аню! Вы!!
И задрожал, осознав, наконец, весь ужас происходящего и уже произошедшего. Ему не оставили выбора, как не оставили выбора Ане.
— Что ж вы делаете?! Как вы можете?!!
— Давай без сантиментов и патетики? — поморщился от его крика Сергей. То щемящее душу отчаянье, что слышалось в голосе мужчины, задело его, привело в смятение и навеяло непонятное чувство тревоги.
Олег даже не посмотрел на него. Он смотрел на Алексея и обращался к нему, как к последней инстанции, в слепой надежде все объяснить, загладить, достучаться до разума и нормальных человеческих чувств:
— За что? Зачем вы ломаете наши жизни? По какому праву?…Да, я оступился. Да, я обманывал вас…Но в сентябре я все сделал! Понимаете, я, правда, ходил к Киманову. И все…все…А Гуля…Да поймите вы, когда из года в год живешь, как в клетке с тиграми, под постоянным пристальным вниманием трех злобно настроенных родственников, очень тяжело держать себя в руках, чувствовать адекватно. И потом Аня…я берег ее, но я же живой!! И сорвался. Но разве это преступление? За что вы казните меня?! А ее?! Неужели вы не понимаете, что убиваете ее! Вы — не я!! Мы не сможем друг без друга. Мы любим, слышите вы — любим!! Вы хоть знаете, что это такое любить?! Не давить, не желать, а беречь. Беречь сильнее себя. Прислушиваться к каждому вздоху и молить, чтоб он был бесконечен, и просить лишь об одном — продли ее жизнь, Господи, за счет моей! Возьми меня, а ее оставь и дай ей счастья и покоя…
Олег плакал и не стеснялся своих слез.
Братья молча смотрели на него. Алексей с сочувствием и пониманием, тщательно прикрытыми щитом упрямой решимости и собственной правоты. Андрей, как на ненормального, с долей презрения и насмешки. Сергей чуть виновато.
— Ну, что вы смотрите, что?!! Что нам сделать, чтобы вы оставили нас в покое?!! — закричал Олег вне себя от непробиваемой черствости этих трех извергов. — Что мне сделать, чтобы вы оставили Аню в покое?!! Дали ей жить, смеяться и дышать!! Как нормальной женщине! Что вы делаете с ней?! Думаете, я не вижу, не знаю, что у вас на уме? Извращенцы!! Вы хотите лишь одного — поработить ее, сделать игрушкой! Уже сделали! И манипулируете ею, как и другими людьми! Вы искалечили ее, вы!…Да, я виноват, но виноват совсем в другом! В том, что не мог и не могу противостоять вам, в том, что не смог защитить ее от вас…
— Хватит истерить, — поморщился Сергей и, сняв с кольца ключ от своей квартиры, хлопнул его на стол перед Олегом, рядом положил зажигалку — пистолет. — Понял?
В глазах мужчины появилась тоска, такая же беспросветная, как хмарь осенних туч. И дождь шел. Та же мелкая морось, что стучит в окна октябрьским днем и медленно стекает по стеклу, текла по щекам Олега. Губы чуть дрогнули в тихом шепоте уже сломленного человека:
— Вы не поняли, я не продаю любимых…
Он медленно побрел в другую комнату, чтобы собрать вещи.
Сергей проводил его хмурым взглядом, чувствуя внутреннюю дрожь от услышанного. Ему на минуту показалось, что они только-что совершили самый низкий поступок из всех, что совершали за всю жизнь. Да — не первый, но самый подлый, самый жестокий. И, возможно, не только непоправимый, но и не правильный.
Алеше стало неуютно в квартире, душно. В его душе поселилось сомнение в правильности решения и действия и ширилось вместе с болью в груди.
