Конечно, нет никакой определённости в том, что ждёт её в дальнейшем. Алёна привыкла действовать продуманно, намечать для себя цели и задачи. И все задачи были глобальными. Она всегда загадывала далеко вперёд. Ей хватило бесперспективной юности, когда она каждый день видела лишь затёртые тряпками подносы и ряды колченогих столиков в кафе. В той жизни у неё, на самом деле, будущего не было. Даже завтрашнего дня зачастую не было, нужно было работать, работать, и появляться на этой самой работе без опозданий. А чтобы как-то свести концы с концами, работать приходилось практически без выходных. Так о каком будущем могла идти речь? Потом появился Валера и научил её смотреть вперёд, заставил задуматься о завтрашнем дне. И не только о завтрашнем. Конечно, он же научил её врать, притворяться, выкручиваться из любой ситуации, этого не отнимешь и не забудешь. И при всей своей злости на бывшего товарища, или кем он ей доводился, Алёна уже сама давно не могла этого определить, она не могла не признать, что Валера сыграл решающую роль в её судьбе. Не совсем правильную, но огромную. Он заставил её повзрослеть, и захотеть чего-то большего, а не просто погибнуть в печальной битве за существование в Москве.
И вот она здесь, рядом с Мишей. Без всякого определения их отношений, снова без уверенности в своём будущем, по крайней мере, в том, что связано с Барчуком, но Алёна больше не ощущает себя листиком на ветру, который носит по аллее от одной парковой скамейки к другой. Она достаточно крепко стоит на ногах. И её даже не особо пугает то, что Миша всеми силами заставляет её забыть об ответственности и всяческих планах, хотя, сейчас самое время начать их разрабатывать, если уж она вновь оказалась на распутье. Барчук твердит, что ей необходимо расслабиться, и понять, какое это удовольствие – не знать, что будет завтра. А уж он готов позаботиться о том, чтобы ей всегда было интересно.
То, что с Мишей будет интересно и заскучать он не даст, Алёна не сомневалась. Хотя бы потому, что Барчук бабник и врун, как выяснилось. Чего он, кстати, не стеснялся, а поэтому не видел необходимости притворяться правильным и благородным. И, кстати, даже гордился тем, что не является праведником и джентльменом. Не прошло и двух дней с момента появления Алёны в офисе компании, и вступлении её в должность, как у кабинета Михаила Сергеевича она застала миловидную брюнетку, что расхаживала по приёмной с воинственным видом. Конечно же, никто с Алёной по поводу этой дамы откровенничать не стал, с чего бы? Но услышав требовательный тон гостьи и то, как она общалась с личным секретарём Барчука, весьма фамильярно, явно они были хорошо знакомы, становилось понятно, что женщина явилась не с деловым предложением. Алёна ещё минуту постояла в дверях приёмной, разглядывала брюнетку, после чего возмущённо фыркнула себе под нос, и вернулась в свой кабинет. За те полторы минуты, что потребовались на дорогу, успела мысленно составить заявление на увольнение по собственному желанию. Потому что это самое желание имелось, и оно было огромным. И Алёна даже написала это самое заявление, в пылу возмущения, размашисто подписала и положила на край стола, решив, что отнесёт Барчуку на подпись, как только дорогая гостья покинет его приёмную.
Правда, идти к большому начальнику на поклон не пришлось, он появился на пороге её кабинета сам, под конец рабочего дня, зашёл и плотно прикрыл за собой дверь. По-дурацки подмигнул. У Барчука, вообще, в арсенале было много дурацких словечек, жестов и привычек. Но смеяться над ним как-то не получалось, даже когда Миша вёл себя откровенно глупо, как подросток, Алёна всё равно продолжала за ним наблюдать с каким-то непонятным, ненужным ей трепетом. И на себя за это злилась. Вот и в тот день он появился в её кабинете, улыбнулся и сообщил, что работу пора заканчивать, потому что вечер, потому что пора ужинать, а он жутко голодный, и, вообще, он здесь босс и приказывает с этой минуты весь вечер лениться.
– Вне работы ты мне не босс, – с намёком на злорадство сообщила ему Алёна. – Так что, работу я закончу, а делать буду, что захочу.
– А что ты хочешь? – с огромным интересом поинтересовался Барчук.
– Придти домой, лечь на диван и лежать.
– Заманчивая перспектива. Только сначала поужинаем. На сытый желудок лежится куда приятнее, поверь моему опыту.
Алёна устремила на Барчука многозначительный взгляд.
– Я хочу полежать одна. На голодный желудок. Устрою себе разгрузочный вечер.
– От меня разгрузочный?
– И от тебя тоже, – не удержалась она.
– А я не люблю ужинать один.
Алёна возмущённо фыркнула.
– Не сомневаюсь. И также не сомневаюсь, что ты легко найдёшь себе компанию. И на «полежать», и на «поесть».
Барчук почесал в затылке. Одна из привычек, которая Алёну раздражала. В принципе раздражала, во всех. Но почему-то не в нём.
– Давай ты мне скажешь, что тебя бесит, и мы, наконец, пойдём есть, – предложил он, в конце концов. – Только конкретно и по делу. Потому что жрать хочется так, что за ушами трещит.
Алёна кинула на него ещё один выразительный взгляд, и Михаил Сергеевич послушно исправился:
– Очень хочется есть.
Алёна выпрямилась на стуле, на Барчука смотрела. Он тоже на неё смотрел, выжидательно, даже брови заинтересованно вскинул. А Алёна вдруг поняла, что сказать ей ему, по сути, нечего. Кто она такая, чтобы предъявлять ему претензии? Хоть про брюнеток, хоть про блондинок, хоть про рыжих?
Расстроено выдохнула. С кресла поднялась и потянулась за сумкой.
– Пойдём ужинать, – проговорила она.
– И всё-таки, что ты хотела мне сказать? – спросил он, когда они спускались в лифте.
– Что ты потаскун, – себе под нос выдохнула Алёна, но Михаил Сергеевич всё равно услышал. Повернулся к ней, снова принялся её разглядывать, с большим интересом. В его взгляде разгорался огонь любопытства. Он даже посмел ухмыльнуться.
– Ты Каринку видела?
Алёна молчала, разглядывала своё искажённое отражение в металлических дверях лифта. Миша хмыкнул, так и не дождавшись от неё ни ответа, ни какой-либо реакции. Затем сказал:
– Она больше не придёт. Я купил ей машину. Будет ездить мимо, и мысленно крыть меня матом. А, может, и вслух. Она может.
Лифт остановился, Алёна вышла первой и направилась к дверям, на Барчука не оборачиваясь. Знала, что он продолжает ухмыляться, выглядит довольным, наверное, считает, что она его приревновала. Может, и приревновала, неприятно делить мужчину с кем-то ещё, даже если он тебе ещё ничего не обещал, но, на самом деле, в эту минуту Алёну волновала другая мысль: а чем Миша откупится от неё, когда придёт момент? Машиной, квартирой, деньгами? И ей, видимо, надлежит остаться подарком довольной, и больше его не волновать и не тревожить своими появлениями в его вольной жизни.
По всей видимости, нужно морально подготовить себя к такому исходу их отношений. Чтобы потом не ахать, не лить слёзы и не хвататься за голову. Или за разбитое сердце.
Сегодня было воскресенье. Это совсем не означало, что Миша не сорвётся в город по делам, но сегодня они впервые проснулись вместе не по звонку будильника. То есть, Алёна проснулась первой, Барчук ещё спал, повернувшись к ней спиной и обхватив руками подушку. А она некоторое время лежала и разглядывала его. Не привыкала, нет. Привыкать как раз было страшно. Но её взгляд скользил по его шее, широким плечам, по коротким, тёмным волоскам на затылке, и отчего-то хотелось заплакать. Дурацкое состояние души, которого Алёна раньше никогда не испытывала. Непонятного умиления, теплоты внутри, когда хочется без конца прикасаться, заботиться и… Алёна зажмурилась, затем села на кровати. Не хватало ещё в Барчука влюбиться. По-настоящему, со страстью. В этого равнодушного, непробиваемого медведя-гризли. Который безумно любит заглядывать своими любопытными, бесстыдными глазами к ней в душу, что-то там высматривать, а после с упоением рассказывать, как она неправильно воспринимает эту жизнь. В свою душу Михаил Сергеевич сам заглядывать не любил, и другим не позволял. Наверное, всерьёз рычать начнёт, если Алёна только рискнёт попробовать, а ему, значит, всё можно. Эксперименты над ней проводить, перевоспитывать, поучать.
