твердый шаг, хотя саму штормит страшно. – Почему ты арендовал стрелковый клуб, когда мы приехали туда первый раз? Арендовал и ничего мне не сказал, – выпаливаю на выдохе. – На прием к родителям зачем позвал меня? Подвеска эта дорогущая, зачем? – выдергиваю из-под платья несчастные перья, что теперь таскаю с собой на шее всегда, словно боюсь расстаться с ними. – Дом свой почему показал?
– Наш, – перебивает Гаевский.
– Наш. Хорошо, почему наш, м-м-м? Кафе, рестораны, клубы, почему, Макс? Почему ты все это делал для меня?! – еще шаг, еще ближе, сокращая расстояние между нами до миллиметров. – Объясни мне?! – шепот больше похожий на мольбу. – Я хочу услышать это от тебя, а не от кучи знакомых и незнакомых! – давлю, напираю, требую.
Признаться.
Но Гай молчит.
Смотрит на меня, сжимая челюсти, словно боится, что ответ вот-вот сам собой вылетит – не удержать. Молчит.
Минута.
Две…
Мне кажется, вечность прошла, прежде чем он сдается.
Да, я вижу это в его глазах. Повиновение и мою победу в упрямом бодании взглядами. Макс притягивает меня за талию и запускает ладонь в волосы. Дыхание перехватывает, когда он наклоняется, и я чувствую его дыхание на своих губах. Опьяняющая близость, от которой кругом голова. В горле пересохло, и я подаюсь вперед, запуская ладошку под расстегнутые верхние пуговицы идеально белой рубашки, и, перебирая пальчиками, обхватываю ладошкой за шею. Макс закрывает глаза и утыкается лбом в мой лоб, тяжело сглатывая и сжимая ладонь на моей спине в кулак, еще сильнее прижимая к себе.
– Потому что схожу с ума, – слышу его тихое, и у меня внутри словно что-то оборвалось. Нервы – натянувшиеся, как струны – лопнули, разбивая на тысячи мелких осколков всю мою выдержку. Я, напрочь позабыв про то, что мы не одни, и в этот зал в любой момент может кто-то зайти, например Рома – мой жених, обхватываю ладошкой колючую щеку и, привстав на носочки, тянусь к манящим, чувственным губам. Миллиметр за миллиметром. Тягуче медленно, словно время превратилось в застывающий клей и тянется. Рука Макса на моей талии сжимается сильней, а вторая ладонь путает волосы, и в тот момент, когда я уже едва коснулась горячих губ, щекоча свои бедные нервы его дыханием, реальность падает мне на голову со скоростью стремящегося к земле кирпича.
– Мася, я тебя потеряла… – знакомый женский голос, что отрезвляет, как пощечина.
Всего мгновение оставалось до “утоления жажды” по ее губам. Одно движение до поцелуя. Шаг до признания. Видит бог, я уже готов был сдаться. Но тут в сознание врывается женский голос. Спутницы, про которую я уже успел забыть. Про любую я забываю напрочь, как только моя брюнеточка оказывается рядом. Моя Кати. И я бы и с места не сдвинулся, но на нее это “Мася” действует, как ушат ледяной воды.
Кати отскакивает от меня так быстро, что хочется выть, теряя тепло ее податливого тела и аромат знакомых духов. Девушка отталкивает ладошками в грудь и отходит, упираясь спиной в стену. Теплый взгляд, что еще мгновения назад умолял сделать шаг к ней, мгновенно чернеет, а на лице отчетливо проступает ярость и отвращение.
– Кати, стой! – пытаюсь схватить за руку, когда понимаю, как сейчас все это выглядит со стороны. Ведь эта упрямица не знает, кто такая Таша, твою мать! – Она не то… – но она мне не дает договорить, не оставляет ни одного шанса оправдаться. Снова.
– Не трогай меня! – рычит, поджимая губы в упрямую линию. Забавно морщит свой аккуратный носик и сжимает ладошки в кулаки, словно готовится ударить при случае. – Какая же ты мерзость, Гаевский! Противно, отвратительно… – практически выплевывает мне в лицо брюнеточка, так искренне и четко, что, сука, задевает, заставляя вмиг закипеть. Поднимая с бездны души все то, что так яро заталкивал все это время. Обеляя ее в своих глазах и давя на корню все свои желания и потребности. И ни разу! Ни разу, мать его, я не сделал ничего, чтобы она могла считать меня таким.
– Противно тебе? – сжимаю челюсти до скрипа.
– Макс, что происходит? – слышу испуганный голос Таши позади. Сестричка подлетает и хватает за руку, но меня уже не остановить. Голодный и злой зверь, который выл все это время внутри, лезет наружу.
– Я мерзость? – рычу, наступая, все-таки ловя тонкие запястья Кати и уворачиваясь от пощечины, – я, да? – притягиваю брыкающуюся брюнеточку к себе, в стальном захвате сжимая тонкие кисти. – Хоть раз за все время я сделал тебе что-то плохое?! – вполне осознаю, что повышаю голос, но выдержка трещит по швам. Надоели эти игры до искр в глазах. До темных пятен в голове и дрожи во всем теле.
– Отпусти меня! – морщится девушка, пытаясь извернуться. – Ты всегда бабником был, таким и останешься, ясно? – кричит мне в ответ. – Ничего в тебе не изменилось и не изменится! Так и будешь брать предложенное и даже пальцем не пошевелишь, чтобы что-то изменить!
– А ты думала, я буду сидеть и ждать, пока ты со своим сопливым пацаном в любовь наиграешься?! Или ты ждешь, что я буду что-то делать? Опять один, за нас?! Ну же, детка, чего ты ждешь?
– Я уже давно ничего от тебя не жду, Гай! – дергает руками Кати, испепеляя своим карим взглядом. – Иди дальше трахай бесчисленное количество баб и продолжай свою никчемную, ничего не стоящую жизнь! – шипит в лицо, хмуря свои идеальные бровки. – Пусти, мне больно.
– Пошли! – дергаю эльфа за руку и тащу за собой вон из здания.
Слушаю, как торопливо семенят следом за моим размашистым шагом ее каблуки, и ощущаю, как прилетает в спину удар кулачком. А затем еще и еще, раздраконивая еще больше. Гуляющие мимо зеваки оглядываются и непонимающе смотрят на всю эту картину маслом, но мне всегда было плевать на других. И сейчас меня мало волнует их мнение.
– Пусти меня! – вопит Кати, осыпав уже сотней ударов мою спину.
– Макс, – обеспокоенно шепчет Таша и вцепляется в другую руку, тянет за пиджак в слабой попытке остановить, – ты что творишь, Макс?
– Отцепись, Таша! – вырываю руку из захвата сестренки и тащу Кати за собой на улицу, пресекая все ее протесты и не обращая внимания на слабые попытки брыкаться, веду к своей машине.
– Макс, пусти мне больно, Макс… – слышу позади и слегка ослабляю хватку, но не отпускаю, а наоборот, хватаю – и на плечо. Как пещерный человек, мать его, но все. Точка кипения достигла своего максимума.
