— Стайка? — спрашиваю я, а затем хихикаю. — Можно и так сказать.
— Будь серьёзна, Шарлотта, — мой папа делает ещё один шаг вперёд и кладёт руки мне на плечи. — Ты должна понимать, что подобные фантазии не длятся вечно.
Со вздохом — со своей стороны — я кладу свои руки поверх папиных и сжимаю достаточно сильно, чтобы он понял, что я серьёзно отношусь к этому. Я смотрю ему в глаза и чертовски надеюсь, что он действительно готов выслушать меня по этому поводу.
— Я знаю, почему ты всё это говоришь, — он скептически смотрит на меня, пока я говорю, но я ещё не закончила. — Дай мне хоть раз закончить, ладно?
— Я слушаю, — он говорит так, словно ему подпиливают коронку у дантиста, но, эй, каждому своё. До тех пор, пока его рот остаётся закрытым, а уши открытыми.
— Ты говоришь мне всё это, потому что любишь меня и не хочешь, чтобы мне было больно. Я поняла. Я знаю, как выглядит моя жизнь, как невероятно это звучит. Поверь мне: я живу этим, и иногда «Я» всё ещё не верю в это. Но знаешь что? Я должна сделать собственный выбор. Я должна совершать собственные ошибки. Может быть, для тебя всё это выглядит безумием, но прямо сейчас для меня это идеально. Я бы не изменила свою жизнь, даже если бы у меня была волшебная палочка. — Ладно, может быть, я бы попросила прибавить мне дюйм или два роста, способность летать, а также сделала себе магическую операцию по коррекции зрения, но это совсем другая история. — Так что прямо сейчас, ты не можешь просто позволить мне быть счастливой? Я не причиняю вреда ни себе, ни своему будущему. Во всяком случае, это разумное деловое решение. Никакого брачного контракта, помнишь?
— Шарлотта… — начинает Арчи, но затем просто испускает глубокий вздох. — Я всё это знаю. Я… — и тут он замолкает, и, клянусь Богом, происходит нечто, чего я никогда раньше не видела: он становится настолько эмоционально подавленным, что в уголках его глаз появляются слёзы, и у меня возникает желание убежать. Кто этот человек и что он сделал с моим отцом?! — Ты умнее, чем я думал, я просто… Я боюсь увидеть, как ты вырастешь и бросишь меня.
И вот оно.
Мои собственные глаза наполняются слезами, а нижняя губа дрожит.
— Даже если ты придурок, я люблю тебя, — говорю я ему с небольшой заминкой, и он смотрит на меня с раздражением.
— Мне всё равно, сколько тебе лет и даже, что скоро ты станешь замужней женщиной. Ты не называешь своего отца придурком, или бумером, или кем бы вы там, дети… — его слова обрываются, когда я обвиваю руками его талию и сжимаю. Мгновение колебания, прежде чем он обнимает меня в ответ.
Держа его вот так, я могу понять, почему Марни так сильно страдает. Потерять отца всего три месяца назад — это, должно быть, был ад. Я полна решимости помочь ей найти выход из этого дерьма с дедовщиной. Будь то услуга Монтегю, деньги или кулаки моих парней, я позабочусь о том, чтобы она была в безопасности.
Я бы, наверное, не смогла наслаждаться раем своей будущей супружеской жизни, если бы этого не сделала.
— А как насчёт детей? — спрашивает папа позже тем же вечером, сидя перед камином с бокалом скотча и стараясь не смотреть на Черча. Несмотря на то, что я сказала ему, что выхожу замуж за остальных, его враждебность по отношению к моему законному будущему мужу сохраняется. Может быть, потому что Арчи считает, что мои отношения с другими парнями хуже (даже сама мысль об этом раздражает меня), или, может быть просто потому, что он чувствует, что Черч — босс?
— Что ты хочешь этим сказать? — я напрягаюсь, сидя напротив него на диване с Рейнджером по одну сторону, Спенсером — по другую. Они полностью привержены тому, чтобы показать моему отцу, что настроены серьёзно, скрестив руки на груди, с выражением мудаков на лице. К тому же они оба полностью прижаты ко мне с обеих сторон, так что дышать негде. Честно говоря, мне нравятся подобные вещи, но бровь Арчи продолжает подёргиваться, что однозначно выдаёт его раздражение.
— Закуски? — спрашивает Черч, ставя две тарелки на кофейный столик. За ним следуют близнецы с ещё четырьмя тарелками, представляя нам впечатляющий ассортимент вкусностей, приготовленных Рейнджером. Конечно, здесь есть выпечка, но также финики, завёрнутые в бекон, запечённый бри с мёдом и миндалём, свежий хлеб на закваске, а также блюдо из косточковых фруктов, стручковой фасоли и буррата. Я не знала, что такое буррата, ещё пять минут назад, но, эй, это сыр. Он как моцарелла. Любопытно.
— Спасибо, — папа даже не смотрит на Черча, когда он устраивается на диване рядом с ним. Мой будущий муженёк — один из них, храбрый ублюдок. Близнецы усаживаются в кожаные кресла с откидными спинками по обе стороны от журнального столика, идеально повторяя движения друг друга. Они скрещивают ноги в коленях, кладут руки на упомянутое колено, зевают. Когда они оба одновременно наклоняются вперёд, чтобы взять что-нибудь из еды, папа вздрагивает и оглядывается на меня. — Я спрашиваю вот о чём: как вы вшестером планируете заводить и растить детей вместе?
— Всё просто: у нас их не будет. Мир чрезвычайно перенаселён. Не уверена, смотрел ли ты по сторонам в последнее время…
— Хватит пустословных комментариев, Шарлотта. Я задаю реальный вопрос.
— Я был бы признателен, если бы вы не называли её пустословной, — начинает Рейнджер, разжимая скрещённые руки и пододвигаясь вперёд на диване. Он берёт нож и энергично нарезает буррату, намазывая сыр на кусок хлеба и добавляя сверху ломтик персика и листик базилика. Я скептически смотрю на него, когда он передаёт это мне, но всё же, он только что заступился за меня перед отцом, и я думаю, что влюблена. Если он считает, что я должна это съесть, кто я такая, чтобы сомневаться в этом? На самом деле, я определённо влюблена, и — как только я откусываю первый кусочек — убеждаюсь в этом снова. Это хорошее дерьмо. — Но что касается вашего вопроса, то, когда у нас появятся дети, мы будем растить их как семья. Они будут знать, кто их биологический отец, у них будет мама, и четверо дядей, которые живут в одном доме и заботятся о них, как о собственных детях.
— Когда? — эхом отзываюсь я, мне не нравится направление этого разговора.
— И мы будем стремиться к тому, чтобы у каждого было по одному ребёнку, а потом покончим с этим. Все сделаем вазэктомию, — это от Спенсера. Мика одобрительно кивает ему, а затем развивает эту идею — ту, которую я слышала раньше и отвергала раза три или четыре.
— Мы с Тобиасом говорили об этом, и — учитывая, что мы однояйцевые близнецы — мы всё равно не знали бы, чей биологический ребёнок бы был чьим. Мы не против того, чтобы у нас был один ребёнок на двоих, так что Шарлотте на самом деле нужно родить только четверых.
Я швыряю в него фасолью, но он такой засранец, что ловит её своим ухмыляющимся ртом и хрустит ей между зубами.
— На самом деле Шарлотте нужно родить только ноль, — повторяю я, но сейчас меня всё это не волнует. Мне восемнадцать. Какое мне дело до детей? Кроме правила — определённо не хочу их сейчас. Мы разберёмся с этим позже. Я имею в виду, если это та цена, которую ребята просят у меня за то, чтобы я сохранила их всех… Я бы, наверное, так и сделала. Они знают, что я бы сделала это, и я знаю, что они никогда не попытались бы навязать мне детей против моей воли. Мы — брак, заключённый на небесах.
— Я понимаю, — это то, что говорит Арчи, когда он конкретно ничего не понимает. Но не беспокойтесь. Он найдет, в чем покопаться. — Как ваше спальное место будет работать?
— О, у нас у всех есть свои спальни, — отвечает Черч, и папа хмурится.
— Вы все живёте здесь? Все шестеро?
— Ну, не официально, — признаю я, бросая взгляд на Спенсера. Он заставляет себя расслабиться, разжимает скрещённые на груди руки, а затем приступает к приготовлению крекера с кусочком сыра бри для меня. Парням правда нравится кормить и баловать меня. Не могу сказать, что я жалуюсь на это. — Не раньше следующего года.
