– Давай.
Они и не могли бы сейчас ни о чем говорить, даже если бы хотели. Потому что немедленно принялись целоваться, и это их чрезвычайно увлекло.
Губы у Алексея были сухи и тревожны, и Рената целовала его в губы до тех пор, пока тревога из них не ушла. А потом стала целовать его плечи, руки… Он пытался спрятать свои руки, когда она их целовала, но потом перестал прятать, а, обхватив ее, приподнял повыше, положил на себя и стал целовать ее сам, и уж тут целовал как хотел и сколько хотел – она не сопротивлялась.
Было что-то неумелое в его страсти – как будто никогда он прежде не целовал женщину. И в этой странной его неумелости, в порывистости этой было еще что-то такое, неназываемое, от чего Ренате хотелось то плакать, то смеяться. И все время хотелось обнять его так, чтобы они стали – совсем одно.
Но вообще-то они и были уже совсем одно. Они стали общим, большим организмом, и когда он создавался из них двоих, этот единый организм, то выделилось столько энергии, что тела их, то есть общее их тело было теперь мокрым от горячего пота.
Их тела скользили друг по другу, и друг с другом сплетались, и не могли, и не хотели разделяться. Слиянье их губ было теперь таким тесным, что между ними уже не помещались слова. И пока что их не нужно было, слов. Потом, потом!.. Потом, когда они снова будут лежать рядом, отдыхая от мощного соития, и счастье их будет тихим, долгим, бесконечным…
А сейчас они проваливались в страсть, как в пропасть, и сплетенье их тел было лишь мольбой о спасении.
Рената первая вскрикнула, забилась в этом сплетении. Пот капал с ее лба на губы Алексея и впитывался в его губы, как в пересохший песок. Лицо его было таким бледным, что она испугалась бы, если бы не чувствовала, как ему хорошо. Хорошо ему, легко до звона во всем теле. Так же, как и ей самой. Да и как ему могло быть иначе, чем ей, если они были – одно?
– Глаза у тебя какие… – прошептал Алексей.
Рената уже уткнулась лбом ему в грудь и не сразу расслышала поэтому, что он сказал. А когда расслышала, то улыбнулась, не открывая глаз.
– Они же закрыты, – сказала она.
– Это все равно. Они дымчатые.
– Почему?
– Ресницы потому что темные.
– Я уж думала, это какое-то их внутреннее качество, – засмеялась Рената. – А это, оказывается, просто эффект преломления света.
Она вдруг почувствовала, что Алексей как будто окаменел. Плечо его стало твердым, напряженным под ее щекой.
– Что, Алеша? – Рената тревожно заглянула ему в глаза. – Я тебя обидела?
– Нет.
– Ты как-то переменился сразу. Алеша! – воскликнула она. – Не таись ты, ну пожалуйста! Зачем? Ты скажи, в чем дело, и тебе легче будет. И мне тоже.
– Я боюсь в себе цинизма, – помолчав, сказал он.
– Как это? – не поняла Рената.
– Очень просто. Может, это и не цинизмом называется, но это что-то… То, что мне всю жизнь было необходимо. Кроме детства, может. Тогда были необходимы другие вещи.
– Мальчиша-Кибальчиша в дачном спектакле играл? – улыбнулась Рената.
Алексей говорил твердым, даже жестким тоном, но она чувствовала какую-то глубинную наивность его слов – так же, как чувствовала его полную незащищенность.
– Да. Но это сейчас неважно.
– А что сейчас важно?
– Что ты совсем другая. Я тебя чувствую, я тебя люблю. Но ты другая. С тобой невозможно быть циничным, жестким, а я… Мне кажется, я другим быть уже не могу.
Рената подняла голову, заглянула ему в глаза. Он отвел взгляд.
– Алеша… – сказала она. – Какой же ты еще, оказывается, юный… Просто мальчишка, ей-богу! Ведь ты себя совсем не знаешь. Хотя, – тут же поправилась она, – и не можешь ты так себя знать. Для этого со стороны себя надо видеть, а такого ни один человек не может. Так что не переживай из-за фантомов своего воображения. Это я тебе как врач говорю. А не как врач… – Она наклонилась к его лицу, коснулась губами кончика брови. Очень ей нравился этот свободный разлет его бровей! – Я всего тебя чувствую, ты понимаешь? И ничего в тебе не чувствую такого, что было бы мне чуждо. Какое там чуждо! Да наоборот совсем. Ведь ты…
За стеной послышалось хныканье. Перегородки между каютами были тонкие, и слышно было даже, как Венька вертится на своей кровати.
– Можно, я к нему схожу? – спросил Алексей.
– Можно, – улыбнулась Рената. – Только не разговаривай с ним – не позволяй ему проснуться. Там у него бутылочка с чаем стоит возле кровати, он попьет и дальше будет спать.
Его не было минут пять. Рената слушала, как Венька хнычет за стеной, как громко глотает чай, как постепенно успокаивается. Алексей все-таки не удержался и что-то говорил ему – что-то приговаривал, пока Венька пил.
– Спит, – сказал он, вернувшись.
– Я думала, все-таки проснется.
– Ну уж! Думаешь, я совсем с ним не умею? Я же его с рождения знаю.
Вспомнив, как происходило Венькино рождение, Рената покраснела.
– Ну а с тобой что? – Алексей сел на край кровати, положил ладонь на ее горящую щеку. – Родов застыдилась?
– Не то что застыдилась, – пробормотала Рената, – но просто подумала…
– Подумала, что все это было слишком физиологично? Нет, все-таки в цинизме есть свои преимущества. По крайней мере, смутить меня такой ерундой невозможно.
– Хорошенькая ерунда! – возмутилась Рената. – А у кого руки дрожали?
– Конечно, дрожали, – ничуть не смутился Алексей. – Все-таки ребенка держал, не котенка – не хотелось уронить. Так что беспокоился я вполне прагматично. – И добавил, помолчав: – Может, это и объясняет…
– Что – объясняет?
– То, как я… к нему отношусь. Мне кажется, что это мой ребенок. Я понимаю, понимаю, – поспешно сказал он. – Тебе так не кажется, и не должно тебе так казаться. Если отец его умер, а ты после этого родила… Конечно, ты его помнишь. Я понимаю.
– Я его помню, – тихо сказала Рената. – Я его помню. И люблю тебя. Любовь ведь вся в жизни, Алеша. Вся она из сплошной жизни состоит. Я не знаю, правильно ли это. Но это так. И я ничего не хочу с этим делать.
– И не надо.
Он вдруг сел на кровати – так порывисто, что Рената едва успела сесть тоже, ведь ее голова лежала у него на груди.
– Пойдем на палубу, а? – сказал Алексей. – Мне… душно что-то.
Улицы были еще темны, еще освещались они ночными фонарями. Но город уже наполнялся жизнью – мелькали вдоль каналов редкие велосипедисты, в иллюминаторах соседних барж загорался свет.
Алексей и Рената обошли баржу вокруг по узкой палубе и сели на низкую скамейку под навесом. Над водой холодными клубами плыл туман. Рената поежилась, поправила у себя на плечах марокканскую шаль.
– Холодно тебе? – заметил Алексей. – Сейчас вернемся, только немного воздуху глотнем. Разбередила ты меня, – объяснил он смущенным тоном.
