– Да не нужны мне твои духи, – по-простецки засмеялась Нина, сразу вдруг почувствовав, что парень этот прост, откровенен и вообще какой-то свойский.
– И мне не нужны, – ответил он. – От жены остались.
Нина вспомнила портрет в спальне его квартиры, тот самый, который был разбит винной бутылкой, и спрашивать ни о чем не стала. Он тоже больше ее ответа не дожидался, повернулся и ушел.
Но в пять часов на своих зеленых «жигулях» стоял у проходной и при появлении Нины распахнул боковую дверцу.
Когда сел к рулю, спросил удивленно:
– Послушай-ка, а как же это я тогда, неделю назад, мертвецки пьяный, машину к дому подогнал?
– Я подогнала.
– Ты?
– Ну да. Могу показать, как это делается.
– Давай, – согласился он.
Нина пересела к рулю и подкатила к воротам в детский сад.
Игорек был уже одет, и с ним на руках она вернулась к машине.
– Ого, какой здоровый! – с интересом посмотрел Воробьев на Игорька. – Здорово на тебя смахивает.
– Два! – сказала Нина.
– Что «два»? – удивился Воробьев.
– Два-ноль в мою пользу, – сказала Нина. – У тебя, Воробьев, что-нибудь перекусить дома есть? Он у меня из сада голодный приходит, хотя там и кормят отменно. Привычка, видать, такая.
– Найдем, – пообещал Воробьев. – Ты меня Женей зови.
– Хорошо, – согласилась Нина и тут же твердо решила, если он у себя дома хотя бы заколеблется, хотя бы намекнет или знак подаст, что она может остаться у него до утра – останется. От этого неожиданного решения она повеселела и спросила запросто: – А где твоя жена?
– Сбежала, – коротко хохотнул он.
– Как это?
– Как в классическом русском романе. Сбежала с тенором из оперы.
– Во дает, – удивилась Нина. – Вроде бы ты мужчина интересный, на студии про тебя говорят, что талант у тебя в деле редкий, живете вы, ты уж извини, я к квартире присматривалась, живете тоже справно, чего ей не хватало?
– Не любила, наверное, – он повел головой, не отрывая взгляда от дороги. – Ну а потом, у тенора, с ее точки зрения, больше перспективы. Сейчас по заграницам ездит, у рояля около его аккомпаниатора ноты листает, все-таки на виду. Ни черт, ни Бог вас, женщин, не поймет, что вам надо.
– А ты ее еще вспоминаешь? Потому и запиваешь по-черному, да?
– И это не последняя причина. Но не единственная. Как-нибудь я тебе объясню, в чем тут дело.
Парфюмерный набор сбежавшей жены Воробьева оказался просто сказочный, словно в хорошем магазине. Нина скромненько взяла парижские духи, испанский флакон и отбилась от остальных предложений.
– Давай ужин устроим, – сказал Воробьев. – После своей прямой работы я больше всего люблю кулинарничать. Если б режиссера из меня не получилось, я бы поваром подался в какой-нибудь ресторан. Или, коль теперь это можно, свое заведение открыл. Маленькое кафе с горячими закусками. Утка у меня есть. Хочешь, сделаю утку по-пекински?
– А я и не знаю, что это такое.
– Не очень вкусно, но экзотично. А тебе я пока кассету на видак поставлю. Ты что любишь?
– Ставь, что тебе нравится.
– Тогда выбирай сама.
Он открыл шкаф, и оказалось, что набор кассет у него побольше, чем в иной палатке по прокату.
– Ты приучивайся просматривать кассеты на повышенной скорости. Как что понравится – пускай нормально. Это как книгу в магазине пролистываешь.
Он взял пульт дистанционного управления, за пару минут обучил им пользоваться, а сам ушел на кухню.
Игорек к этому времени уже жевал кусок сыра и ползал по дивану, как всегда не требуя к себе повышенного внимания.
Поначалу Нина прокрутила на скорости кассету со знакомым ей актером Чаком Норрисом, но хотя и видела ее в первый раз, однако тут же определила, что этот ковбой, как и везде, не тратя времени на ненужные слова, сокрушает руками и ногами всех своих врагов, а в перерывах между этими удовольствиями целует, тоже как всегда, разных красоток. Вторая кассета со Шварценеггером оказалась знакомой, и хотя Нине нравился этот здоровенный и внешне туповатый бугай, но повторять пройденное ей не хотелось.
Она раскрыла шкаф пошире и наверху увидела две кассеты, на которых было написано «Е.ВОРОБЬЕВ. ЛЕКЦИИ». Не долго раздумывая, она вставила кассету в аппарат, и через секунду на экране появился сам Воробьев, но не в свитерочке, а в костюме, при галстуке, коротко стриженный, похожий на тренера.
Однако он занимался не тренерской работой, а, мерно прохаживаясь вдоль натянутого на стенке экрана, читал лекцию – напористо и азартно.
Время от времени на экране появлялись и слушатели – юные мальчики и девочки с тетрадями и ручками в руках. Слушали они своего профессора очень внимательно и порой конспектировали услышанное.
Нина сосредоточилась. Поначалу ей показалось, что она ничего не понимает, но Воробьев говорил просто, и уже через минуту Нина втянулась в его рваную, жесткую речь.
– Следовательно, господа, на этом этапе вам важно найти свой собственный киноязык, то есть язык того изображения, которым вы разговариваете со своим зрителем в кино или с телеэкрана.
Ни о каком таком языке Нина до сих пор не слыхала, но потом поняла, что, оказывается, все, что она видит на экране, имеет свои законы, свои правила, и все они, как утверждал Воробьев, кроме классических приемов, – строго индивидуальны. То есть, получалось, что каждый режиссер в своей работе находит свой закон для своей собственной работы.
Время от времени Воробьев в аудитории включал экран, показывал отдельные эпизоды из разных фильмов и объяснял, в чем там сущность и всякая кухня. От этого все становилось понятным и ребенку.
– Тебе это интересно? – прозвучало над головой Нины. Она обернулась, увидела, что он стоит перед ней в кружевном передничке, и засмеялась.
– Да не знаю. Как-то любопытно. Я думала, что просто актеры говорят, а режиссер их снимает.
– Снимает – оператор. Режиссер – ставит фильм. Тебе это действительно интересно?
– Да если целый час просидела, получается, так.
– Да. Утка сейчас будет готова. А ты пока не меня, а Макса Комаровского послушай. Мы с ним тогда, два года назад, вместе лекции читали в институте культуры. Я по режиссуре, он по драматургии. Его слушать веселей.
Он оказался прав. Максим Комаровский весело катал по аудитории свое кругленькое тело, и что бы ни говорил про то, как и о чем пишут сценарии для кино или телевидения, все это тут же пояснял смешными случаями, эпизодами и просто байками из кинотеле-жизни. Сыпал именами и фамилиями, которые были у всех на слуху, но обычные люди такие фамилии произносят с почтительным уважением, а по словам Максима, они, артисты и режиссеры, были его закадычными друзьями и со всеми ими он был запанибрата.
