отдыхать. На торты заказов не было, с десертами справлялись Таня и новый кондитер Алексей, на холодном цеху верховодили Гера и повар Кирилл.
Спала я пресладко до полудня. Потом нехотя высунула нос из комнаты, ведомая чувством голода.
— Доброе утро, Викуль, — из родительской комнаты вышла свекровь. Судя по внешнему виду она собиралась уходить.
— Добрый день, — робко улыбнулась. — Уходите?
— Да. Из Испании приехала моя давняя подруга. Мы лет семь не виделись. Нельзя пропускать такую встречу. У Анны Леонидовны сегодня выходной, но она любезно согласилась приехать. Правда только через пару часов. Раз ты сегодня дома присмотри за Юрой, ладно?
— Конечно, — с готовностью кивнула.
— Он правда сегодня какой-то вялый, но все нужные лекарства принял по графику. Сейчас он спит и думаю как раз до прихода медсестры.
Она по-матерински чмокнула меня в щёку и поспешила:
— Давай не скучай.
— Хорошего дня, — кивнула в ответ.
Что ж, завтрак в постель?! А почему бы нет? Надежда Дмитриевна сготовила тосты, яйцо-пашот и рисовую кашу.
Включила негромко какой-то сериал на ноутбуке, стараясь увлечься сюжетом. Через полчаса поняла, что выбрала какое-то отборное говнецо. Лучше книжку почитать. Но с подносом на постели как-то не "по фэн-шую". Решила отнести в кухню. Кухарке явно не до этого сейчас — нужно обед на всю нашу ораву готовить, а тут хозяйка вспомнила о завтраке. Я так делаю не часто, так что простит.
Вышла в коридор, но звуки в комнате свёкра напугали. Влетела в его покои и на секунду растерялась, увидев его на полу.
Он стонал, держась за левую руку, и плотно прижимал к себе. Одышка, мокрое от пота лицо. Сердце!
— Помогите! — крикнула в пространство, зовя прислугу.
Помня наказы Анны Леонидовны, начала действовать. Дала асприна, а следом сунула под язык таблетку нитроглицерина.
— Виктория Андреевна?! — в комнату вбежала Галина Фёдоровна. Увидела отца хозяина на полу и поспешила на подмогу.
— Помогите вернуть его на кровать! — крикнула ей. Рванули старика вверх, отчего он буквально закричал. — Сейчас… Сейчас мы вас уложим.
Справившись, попыталась придать мужчине полусидячее положение, подложив подушки за голову и под ноги. Растегнула ворот ночной рубашки.
— Откройте окно. Ему нужен воздух, — велела я, набирая номер телефона медсестры.
— Нужно в скорую звонить, Виктория Андреевна, — настаивала гувернантка, но я верила, что Анна Леонидовна уже рядом и всё сделает, как нужно.
Трубку сняли не сразу. Без лишних слов доложила ей о происходящем, ожидая спасательных инструкций.
— Да, это сделала, — присела возле него осматривая. — Хорошо. Горчичники?! — на меня шёл поток информации, в суть которой не могла вникнуть, но запоминала до мельчайшей детали. — Поняла. Да. Через пять минут повторю. Да. Прошу вас поторопитесь!
Адреналин и страх за отца Германа бил в голову.
— Я умираю? Вик… Передай детям, что я их очень… люблю, — старик смотрел на меня, выпучив глаза.
— Ещё чего. Вы не умрёте! Сами им всё скажете, — резко рявкнула, сражаясь с горчичником. Прикрепила на область сердца. — Всё будет хорошо. Держитесь.
— Больно! — застонал старик. Оценивающе смотрела на него: жуткая бледность, черты лица заострились. Старику не хватало воздуха.
Паника охватывала каждую клеточку моего тела. По инструкции медсестры, сунула мужчине под язык повторную дозу нитроглицерина. Синюшность губ пугала не на шутку. Взяла его за ледяную руку.
— Поможет… Должно помочь, — и молила всех всевышних об этом.
— Вика, — прохрипел старик и его глаза закатились.
— Нет, нет… Не смейте! В скорую! — крикнула гувернантке, уже основательно виня себя, что доверилась только медсестре. Надо было сразу набрать, идиотка!
Взобралась на кровать больного, приступив к массажу сердца, как знаю, как помню, как могу.
Диспетчер приняла вызов, а мне оставалось продолжать реанимацию и в панике ждать, чтобы кто-нибудь компетентный уже приехал.
Висках стучало лишь одно — папа Геры, это отец моего мужа… И с каждым повтором этих слов, жала на область сердца, отсчитывая количество раз.
Из комнаты меня сразу же выставили, когда приехала реанимация. Адреналин отпустил тело и меня начало болтать из стороны в сторону. Галина Фёдоровна сунула что-то противно-ментоловое в водном растворе, заставив выпить.
Бригада вышла из комнаты свёкра. Почему они молчат? Почему уходят? Из комнаты веял жуткий холод. Внутри остался лишь один с папкой документов, который с дежурным сочувствием смотрел на меня из глубины покоев.
— Нам очень жаль, — смогла услышать только это, а дальнейшее ушло в вакуум и я осела на пол.
Гера
Звонок, поступивший от мамы лишил меня возможности дышать, думать, двигаться.
" У твоего отца случился сердечный приступ. Его больше нет с нами."
Я не помню, как доехал до дома, как устремился вверх по лестнице, как влетел в комнату родителя. Оглядев лица присутствующих понял, что узнал о смерти папы самый последний. Здесь уже были все близкие: брат с сестрой, медсестра, мама с какой-то женщиной, Вика и даже Таня с Антоном.
Жена тут же поднялась со стула, ступила ко мне, что-то промямлив, но пока я не мог никого воспринимать.
Видел лишь обездвиженное тело отца. Он не повернулся ко мне. Не сказал "Здравствуй, сынок". Даже не шевельнулся. Стальными ногами дошёл до изголовья кровати, не спуская с него глаз. Он бы просто казался мне спящим, если бы не заострившиеся черты лица, чуть отвисшая нижняя челюсть и начинающие развиваться бледные трупные пятна. Сухие старческие кисти сложены на груди, которая больше не хочет подниматься и опускаться, не хочет снабжать тело жизненоважным кислородом.
Ком давил в горле, слёзы сдерживать больше не получалось. Взял в ладони безжизненную руку и прижался к ней лицом.
— Пап… папа? — сердце, словно вновь стало, как у пятилетнего мальчика. Просил, как тогда игрушку или разрешить мне погулять с братом, но в этот раз важней, сильней и рьяней, и без надежды быть услышанным. — Папа…, - упал на колени возле его постели, отдаваясь эмоциям потери, утраты и безвозвратности. Уткнулся лицом в его плечо. Зубы свело от непоправимости. Закусил ткань одеяла, готовый рвать всё в клочья, лишь бы выпустить эту жгучую боль, избавиться от неё, опустеть и выбиться из сил. Сдавил рванувшее изнутри рыдание. Цеплялся за бездушную фигуру, чтобы не потерять себя в пространстве.
Его нет… Больше нет. То, кто был превыше всего. Меня, семьи, моей спеси. Мой папа. Идол, бог и опора. Та песчинка, что держала мой разум, человечность и честь. Тот, кто был всегда для меня примером, предметом для подражения… просто перестал дышать, говорить, мыслить, быть.
Чудовищная несправедливость в жизни любого ребёнка, будь ему хоть за пятьдесят. Мы родились
