– Убежал? – ахнула Виктория.
– Убежал, – яростно кивнул Максим Петрович, будто это он не о деде повествовал, а о себе лично. – Свою часть, конечно же, не нашел, попал в чужую. Там проверки начались, то да се…
– Посадили?
– Представьте себе – нет. Бои шли. Послали в самое пекло. А он выжил. Всю войну прошел. И потом вернулся в станицу, но и после не посадили. Так и работал кузнецом до старости. После войны он разыскал ту женщину, медичку. Нарочно ездил в Москву, возил ей какие-то гостинцы. Всегда был благодарен, что она ему вторую жизнь подарила. Восемьдесят шесть лет прожил.
– Ну, это повезло, – вклинился вернувшийся с чаем Сергей. – В рубашке родился.
– Выходит, и сын его, мой отец, в рубашке родился, – усмехнулся Максим Петрович. – Он появился на свет в сорок первом. А когда ему было года полтора, в станице немцы стояли. И в нашем доме тоже. А у нашей бабушки сад был… ну не знаю, как и описать. И жердели, и шелковица, черешни полно, яблок…
– Что такое жердели? – поинтересовалась я.
– Да абрикосы те же, только такие, что сами во рту тают. Ну, это пробовать надо, не опишешь вкус. Так вот, фриц гулял по нашему саду, собирал те самые жердели. Самые спелые выбирал, мясистые. Набрал целую каску и тут же под деревом в саду лег вздремнуть на солнышке. А ребенок, мой батя, тут же гулял без штанов. Изучал, что называется, окружающий мир. Ковылял, ковылял, да и сел ненароком – аккурат в эту самую каску. Подавил жердели-то.
Мать увидела, подхватила ребенка – и в погреб. Только крышку над собой опустила – сверху автоматная очередь. С крышки на них труха посыпалась. Но ничего, фриц, видать, оказался отходчивым. Не стал после докапываться, кто его жердели подавил.
– Чудеса, – покачал головой Сергей.
– У вас, наверное, в семье кто-то верующий был? – спросила я.
– Бабка молилась. И при коммунистах, и при фрицах иконы в красном углу висели.
Когда Максим Петрович замолчал, разговор на какое-то время замер. Каждый думал о своем.
Я, например, вспомнила о Кире, как мать ее оставила в лесу, а тетка подобрала. О том, что мы – не сами по себе, а незримыми нитями связаны с прошлыми поколениями. С родителями, с родителями родителей и дальше, в глубь веков. И что от того, как мы живем сегодня, зависит и чья-то судьба в далеком будущем. Кто-то из наших потомков будет вот так вот рассказывать о нашей жизни попутчикам в поезде.
Или – наоборот – умолчит, потому что стыдно, а то и просто сказать нечего. Или, что еще обиднее, придумает собственную историю о нас.
– Вот я и думаю иногда, – нарушил молчание Максим Петрович. – Дед выжил, отец уцелел тогда, вроде как Бог уберег его для чего-то. Получается, для того, чтобы я на свет народился, жизнь свою прожил. Вот я и думаю теперь – а как я ее прожил? Что было в ней такого, из-за чего стоило на свет народиться? Ну, школа, техникум, армия. В Казахстан попал после армии, там женился, остался, детей родили. Потом как-то незаметно выпивать стал, втянулся… Не видел, как дети выросли. Десять лет назад как очнулся – все, думаю, хватит. Завязал. Глядь – а жизнь-то уже прокатилась! Разве наверстаешь теперь? Как-то все не так. А как надо? Спросить не у кого. Там – все родня жены, а моя-то родня далеко. Да и уж не помнит меня, поди, никто – кто я есть такой…
– Вам не надо переживать, – после паузы сказала Виктория. – Все будет хорошо. Вам все обрадуются.
– Почему вы так думаете?
– Потому что чувствую. Вас родина зовет. Корни ваши зовут вас, значит, вы там нужны.
– Не знаю. Волнуюсь маленько.
Он снова ушел в тамбур.
– Курит много, – заметила Виктория. – Надо бы его как-то отвлечь, что ли?
Но «отвлекли» его не мы. После большой остановки наш пессимист вернулся в купе крайне возбужденный.
– Видали, а? – блестя глазами из-под очков, возмущался он. – Вот жулики! Нашли дурака.
– Да что стряслось, Петрович?
– Вышел на станции покурить. Стою себе, подбегает парень с двумя телефонами в руках: «Мужик, подержи телефоны, я шнурки завяжу».
– А ты?
– Да я даже подумать не успел, как у меня эти оба телефона в руках оказались. Тут налетает на меня другой мужик, за грудки хватает.
– А парень?
– Парня след простыл. А тот заявляет, что это его телефоны, что я их украл. Я ничего ведь не понял, начал объяснять, как дело было. Хорошо, проводница у нас – баба ушлая. Она как толкнет грудью того мужика, телефоны у меня выхватила и тому в морду кинула.
«Я, – говорит, – вас выучила, умников! Жулье!» Ну, я скорее в вагон, а она стала пассажиров загонять и все шумит.
– Знаю я этот фокус, – кивнул Сергей.
– Но почему они именно ко мне подошли? – не мог успокоиться Максим Петрович. – У меня что – лицо такое простоватое?
– Доверчивое, – поправил Сергей. – Ты один курить больше не ходи, меня зови. Я этих жуликов за версту чую. В Ростове картежники зайдут, будут звать в картишки перекинуться. А то еще ходят, просят деньги разменять…
Наш попутчик все же сильно расстроился. Сергей старался повлиять на его настроение и увел в коридор, где они долго стояли и разговаривали.
Оставшись с Викторией, я поняла, что вот подходящий случай спросить необычного человека о чем-то важном. Но все нужные вопросы куда-то смылись, и я не нашла ничего лучшего, как признаться:
– А я тоже думаю когда-нибудь написать книгу.
– О чем же?
Видно было, что поинтересовалась она из вежливости, на самом деле мое признание не вызвало у нее интереса. Я немного напряглась.
– По педагогике. О современных детях и их родителях. Там будут разные истории из моей практики. Может быть, и из маминой. У нас потомственная педагогическая линия.
– Это может быть интересно, – согласилась Виктория.
Ее похвала меня несколько приободрила.
– Я уже и название придумала.
– Какое, если не секрет?
– «Гадание на воске».
– Звучит неоднозначно.
– Но ведь и ребенок – существо неоднозначное. Пока он маленький, душа его как воск, и мы можем лишь гадать, какую форму она примет.
– Могу с вами поспорить, – улыбнулась Виктория. – У меня есть приятельница – воспитатель детского сада. Проработала в саду всю жизнь. Она говорит, что уже по пятилетнему ребенку можно вычислить его будущее. По крайней мере будущего преступника и будущего святого видно сразу.
– Но это крайности. А в основном мир состоит из обычных людей. И все они были детьми. И их личности лепим мы, взрослые!
– Детство – самая важная часть жизни, – согласилась Виктория. – Жаль только, что родители упорно не хотят этого понимать. Что ж, я желаю вам удачи.
Мы говорили долго. Кажется, незаметно для себя я выложила Виктории всю свою жизнь.
Поздно ночью мы провожали Максима Петровича. Одевшись и собрав вещи, он то и дело выбегал курить, а возвращаясь, угрюмо смотрел в темень за окном. На него было больно смотреть.
