На нашем маленьком мимеографе мы изготовили маленькие формы. На первой странице был адрес нуждающейся семьи и, В трех предложениях, самая необходимая информация. На второй странице — предложения для четырех разных посылок: /1/ «Чтобы они остались живы»; /2/ «Чтобы они были чистыми и опрятными»; /3/ «Чтобы они были согреты»; /4/ «Чтобы они были счастливы». На третьей странице говорилось: «Оторвите эту страницу и пришлите в наш офис со своей подписью».
Таким образом мы могли проследить, было ли предложение «ах, дайте мне десять имен, я легко могу позаботиться о них» просто результатом душевного подъема после концерта, или человек действительно хотел принять на себя заботу о своем «приемном» брате. Тем временем, в старой стране положение стало чуть лучше. Витрины магазинов больше не пустовали. Но вот вопрос — что тяжелее: быть не в состоянии ничего купить потому, что магазины пусты, или быть не в состоянии ничего купить потому, что цены намного выше вашего бюджета? Вы можете лишь смотреть на то, чего не в состоянии приобрести, — это делает людей неспокойными, это всегда опасно. Сравнивая с тем, что было два года назад, условия в Австрии стали намного лучше. Но в сравнении с тем, что было до войны, — ситуация в Австрии была невыносимо тяжелой. Следовательно, наша маленькая ассоциация по оказанию помощи, которая Божьей милостью чуть больше, чем за два года послала уже около трехсот тысяч фунтов разной помощи, будет продолжать работать до тех пор, пока останется кто-нибудь, кому нужна поддержка и пока поношенная одежда, старые игрушки, консервы будут приходить к нам. Все, что теперь посылалось, служило двойной цели! Во-первых, это облегчало крайнюю материальную нужду; а во-вторых, это помогало поддержать надежду, без которой просто нельзя жить.
«Есть много таких, кто потерял веру в Бога, потому что раньше лишился веры в человека: И есть много таких, кто вновь обрел веру в Бога, потому что встретил хорошего человека, который извлек горечь из его сердца», — говорит кардинал Фолхабер.
Летом 1947 года всем нашим друзьям в Америке и Европе ушло следующее письмо:
Дорогие друзья,
В многочисленных письмах, ежедневно прибывающих, отовсюду, за которые мы благодарим вас от всего сердца, повторяется один и тот же тревожный вопрос: «Как могло оказаться возможным — даже будь он болен — то, что произошло?» И потому мы хотим рассказать вам, как это случилось.
Наш последний концертный тур оказался очень длинным и напряженным. Георг, как обычно, сопровождал нас. Когда мы были на западном побережье, переезжая из Лос-Анджелеса в Сиэтл, я обратила внимание на то, каким бледным он выглядит, но он утверждал, что чувствует себя совершенно нормально, за исключением накапливающейся усталости.
— Но мы все устали, ты также, как и я, — сказал он.
В Сиэтле он начал кашлять. Я умоляла его лететь в Нью-Йорк, который уже удивительно помог ему однажды с бронхитом.
— Я не болен. Я хочу остаться с вами, — просил он.
Но кашель становился все хуже, и в Денвере, штат Колорадо, мы посадили его на самолет.
Не получая от него никаких известий в течение пяти дней, я забеспокоилась. К несчастью, именно в это время по всем Соединенным Штатам проходила забастовка телефонистов. Я не могла дозвониться до него. Поэтому я телеграфировала доктору и получила ответ: «Капитан фон Трапп быстро поправляется после пневмонии».
Когда я наконец дозвонилась до Георга, он сказал:
— Мне намного лучше, но здесь, в больнице, просто ужасно. Приезжай, и поедем домой. Я хочу домой.
Но у нас еще были концерты, и прошла еще неделя. Я получила два письма и сообщение доктора, все это звучало успокаивающе. Но беспокойство все еще не покидало меня, и в конце концов я пролетела последние полторы тысячи миль до Нью-Йорка.
Когда я вошла в больничную палату, Георг сел на кровати, широко раскрыл объятия и сказал только:
— Иди сюда!
Я долго обнимала его, прижав к себе, выигрывая время, чтобы взять себя в руки. Мое сердце почти остановилось от испуга из-за той потрясающей перемены, которая произошла с ним за две короткие недели. Впалые щеки, глубоко ввалившиеся глаза с тенями вокруг, посиневшие губы — его дорогое лицо было почти неузнаваемым, а сам он стал худой, как скелет. В голове у меня возникла ужасная мысль: может быть, не все было так просто, как казалось из писем.
Но Георг теперь был совершенно счастлив.
— Слава Богу, ты здесь! Теперь видишь, что должна как можно скорее забрать меня отсюда. Давай поедем прямо домой.
Идя навстречу его желанию, я взяла телефон на его ночном столике, позвонила лечащему врачу, и спросила, когда мне можно забрать Георга домой.
К моему изумлению, ответ был таким: «В любое время, завтра или послезавтра». Он попросил меня зайти этим вечером к нему в кабинет. Он хотел поговорить со мной.
Это снова успокоило меня. Конечно, не может быть так все плохо, если он разрешил такую длинную поездку, триста тридцать миль. Как только мы будем дома, на нашем холме, чистый воздух и весеннее солнце вместе с его любимыми блюдами и всей любовью и заботой, которые можно себе представить, должны будут скоро снова вернуть ему здоровый вид.
Мы провели счастливый день. Мне нужно было рассказать ему все подробности двух последних недель. Потом мы составили планы.
— Знаешь, у меня ничего не болит, со мной теперь все в порядке, просто я ужасно устал и ослабел.
Это были последние беззаботные часы жизни вместе. Но мы этого не знали. Или, может быть, все-таки как-то подозревали? Каждый раз, когда я стояла в дверях с последним веселым «до свидания», кому-нибудь из нас приходило в голову что-нибудь важное: «Мне как раз нужно тебе сказать». Георг был веселым и счастливым, и в самом деле не выглядел так ужасно плохо, лишь чуть-чуть нездорово, думала я, садясь в такси по пути к доктору, который, конечно, должен был дать мне рецепты для диеты, лекарств и так далее.
— Слава Богу, пневмония прошла, — сказала я доктору, усевшись напротив него в его консультационной. Он ответил как-то нерешительно.
— Да, но рентгеновский снимок показывает обширную затемненную область в легком, что указывает на наличие опухоли.
— Значит, тогда мы должны вылечить опухоль, — сказала я, уверенно и обнадеживающе глядя на доктора.
— Но это не доброкачественная опухоль, — ответил он глухим голосом, не поднимая глаз. Я не поняла его и только изумилась. И вдруг, словно озарение, в голове у меня сверкнула ужасная мысль.
— Ради Бога, доктор, ведь это не рак?
Он молча опустил голову над сложенными руками, и в комнате повисла гнетущая тишина…
