„Мы не можем получить игл. Приходится брать иглу напрокат за шиллинг в день, и горе, если сломаешь ее“.
Профессор Венского университета писал в письме к нам:
„Лично меня голод волнует не так сильно, но весьма затруднительно, что я не могу достать шнурков для ботинок, и приходится ходить без них“».
Дальше в листовке следовало: «Настоятельная необходимость помощи чувствуется и подчеркивается также командованием оккупационной американской армии. Совместно с местными австрийскими агентствами они недавно прислали нам более 5000 адресов наиболее нуждающихся людей».
Потом мы говорили, что основали нашу корпорацию и назвали ее «Trapp Family Austrian Relief, Inc.», чтобы наше имя могло стать гарантом того, что каждый цент, каждая вещь, достигнут места своего назначения: нуждающегося человека в Австрии. «У нас нет никаких накладных расходов. Мы делаем все своей семьей».
Затем мы предлагали пути помощи Австрии:
«1. Присылайте нам любую одежду или нескоропортящиеся продукты питания, без которых вы можете обойтись. Мы можем использовать все: шнурки, карандаши, иглы и нитки, шерстяные одеяла…
2. Помогайте пожертвованиями в адрес „Trapp Family Austrian Relief, Inc.“, Стоу, штат Вермонт. Ваше пожертвование, как вклад в благотворительность, не удерживается из подоходного налога.
3. Пишите нам и спрашивайте адреса нуждающихся семей и отдельных лиц, если вы предпочитаете заботиться о ком-то самостоятельно».
Листовка заканчивалась так:
«На днях мы прочитали слова Святого Амбросия, одного из величайших людей четвертого столетия, который сказал во время голода: „Если ты знаешь, что кто-то голоден или болен, и у тебя есть средство помочь ему, но ты не помогаешь, ты будешь нести ответственность за каждого умершего, и за каждого маленького ребенка, который будет покалечен или изуродован на всю жизнь“. Нам нужно также помнить и другие слова: „Пока вы будете делать это для Моих меньших братьев, вы будете делать это для Меня“».
Так, взяв с собой почтовую бумагу, сто тысяч листовок, резиновый штамп и лучшее из доброй воли, мы отбыли на западное побережье.
Мы никогда не делали ничего подобного раньше, но разве не было также в свое время с нашим музыкальным лагерем, выставкой ручных работ, концертами, или строительством нового дома? Эти огромные задачи свалились на нас, даже не предоставив достаточно времени, чтобы купить справочник и посмотреть «как».
Мы брались за все, что только приходило в голову. По прибытии в город, одни из нас отправлялись в местную газету, чтобы дать интервью о голодающей Австрии, пока остальные проделывали то же самое с местной радиостанцией. Обычно, с обеих сторон мы получали всеобъемлющее понимание и поддержку. Во время концертов раздавались листовки, а в антрактах я обращалась к публике. Я привыкла говорить:
— Если вы не хотите делать посылку, наш большой голубой автобус завтра утром будет перед отелем, — и почти всегда называла не тот отель, обычно тот, где мы были днем раньше, — но люди всегда находили место.
На следующее утро вместе с двумя девочками я стояла у автобуса, и — какое трогательное зрелище — люди стекались к нам со всех сторон, неся в руках свертки или груды одежды. В небольших сельских городках наш автобус потом догоняли пикапы и вываливали свое содержимое на наши сиденья.
В марте, когда мы были где-то на юго-западе, после концерта у автобуса остановилась одна леди, сняла с себя зимнее пальто и сказала:
— Оно у меня только одно, но в этом году уже мне не понадобится. Не будете ли вы добры послать его туда, учительнице? Я сама учительница.
В другом месте в отель пришла повидать меня одна мать с заплаканным лицом, ее руки мяли носовой платок. Несколько дней назад в результате случайности она потеряла единственную дочь. Услышав обращение на последнем вечернем концерте, она работала полночи, собирая вещи девочки. Она принесла их в пяти больших коробках вместе с фотографией.
— Посмотрите на нее, — сказала она, — и выберите мне в Австрии девочку ее возраста, которая будет писать мне.
Когда мы прибыли на границу Калифорнии, наш автобус был забит до краев. На границе нас остановили и попросили показать багаж. Подняв глаза к небу, мы молча указали на автобус: «Посмотрите на багаж!» Но закон есть закон, и чиновнику управления здравоохранения штата, или что там это было, пришлось потребовать, чтобы мы распотрошили свой склад. Ряды коробок. Через два часа сорок шесть больших коробок были снова упакованы, к восхищению персонала управления здравоохранения.
Это было в Калифорнии, в Вентуре. Наш призыв помочь Австрии был воспринят как никогда раньше. Весь город отозвался. Нас попросили вернуться через неделю. Различные организации устроили компании по сбору одежды, и когда мы вернулись, чтобы собрать пожертвования, наш автобус оказался мал. Мы забили все, вплоть до последнего сидения, до самой крыши, а самим пришлось стоять в проходе вплоть до Санта-Барбары. Очень добрый настоятель отцов-францисканцев помог нам всем, чем мог. В землях Старой Миссии вещи были упакованы в многочисленные деревянные ящики и отправлены кораблем.
Мы были просто потрясены той общей реакцией американцев на наш призыв. И это после многих лет постоянных кампаний по оказанию помощи. Начиная с поддержки финнов и греков, шла непрерывная цепочка призывов и кампаний, и на вершине всего этого — появились мы с нашей непрофессиональной благотворительной организацией, состоявшей из резинового штампа, листовки, печатного бланка и одной семьи, горевшей желанием помочь. И после каждого концерта повторялось чудо. После того, как мы говорили, что нам нужны пища и одежда для голодающей Австрии, что нам нужны деньги, чтобы послать их ее жителям, — люди бежали домой и приносили еду, одежду и даже деньги, и большой голубой автобус никогда не уезжал пустым.
Это получился самый длинный концертный тур, какой у нас когда-либо был. Мы покрыли почти тридцать тысяч миль и дали сто семь представлений. На западном побережье мы последовательно дали семнадцать концертов без перерыва. Каждый день мы покрывали большие расстояния. В течение часа каждое утро наш автобус заполнялся дарами для Австрии, которые несли горожане, бывшие на последнем вечернем концерте. Когда приходило время уезжать, Руди, нашему водителю в этом году, между прочим, самому австрийского происхождения, приходилось яростно гудеть сиреной.
— Сто пятнадцать миль сегодня! — кричал он.
После искреннего «спасибо» великодушным дарителям мы отъезжали и сразу погружались в ежедневный заведенный порядок. В бакалейно-гастрономических магазинах мы спрашивали пустые коробки. В зернохранилищах — пустые мешки. Мартина, Гедвига, Розмари и Лорли методично упаковывали в них вещи. Когда коробки и мешки были заполнены, их отдавали мужчинам. Георг и Вернер завязывали их двойной веревкой. Агата надписывала ярлыки. Иоганна и Мария печатали списки содержимого и письма, извещающие о посылках. Они обнаружили, что если зажать пишущую машинку между коленями под определенным углом, можно достаточно хорошо печатать в движущемся автобусе. Я тем временем читала. Письма сначала приходили дюжинами, но скоро стали сотнями. Когда готовых посылок накапливалось достаточно, так что Руди оказывался отгорожен ими, как стеной, и движение из конца в конец автобуса делалось невозможным, Руди уже привык останавливаться у ближайшей почты в маленьком сельском городишке, и в жизни почтмейстера наступал праздничный день: большой голубой автобус со словом «Заказной» спереди и «Певцы семьи Трапп» по бокам, останавливался, почти въехав ему в окно, из него выходили девушки в причудливых платьях, и посылки, коробки, мешки, сваливались в кучу у его стойки — это же прямо как Рождество! Девочки помогали взвешивать груз, а в конце просили тысячу трехцентовых марок и снова уходили. Последующие полчаса проходили в полной тишине, все облизывали марки, наклеивая их на конверты, — листовка посылалась по длинным спискам адресов. Затем пакование возобновлялось, и через два часа у другой почты сбрасывалась еще куча из двадцати-тридцати мешков. И так далее.
