— Надеюсь, Ангелина поправится.
Искренне желаю ей здоровья. Молодая девочка и кресло — это тяжело. И для семьи, и для нее самой.
— Ну давай, Санек, мы поехали, — приобнимает меня он.
— Пока! — наблюдаю за тем, как кладет цветы на заднее сиденье.
— Приходи, ладно? — занимает водительское место.
— Антон, как там собакен? — наклоняюсь, спохватившись.
— Не переживай. Отец-одиночка справляется, — бесцеремонно влезает в наш разговор Яська.
— Илюха даже понянчить Гномыча не дает, прикинь? — смеется Черепанов.
— Гномыча? — вскидываю бровь.
— Да. Его теперь так зовут. Пацаны зачморили его предыдущую кличку.
— Поехали, Тох. Время поджимает, — подгоняет девчонка.
— Санька, не прощаемся! — парень машет мне рукой.
— Веди себя хорошо, — тоном училки наставляет Ярослава. — И это, с другом своим поосторожнее, кисуль.
Кисуль!
Шибанутая!
Показываю ей средний палец и провожаю машину Черепанова взглядом до тех пор, пока она не исчезает за поворотом.
Глава 45. Иссопов-младший
Илья
Ощущаю нечто шершавое и мокрое.
— Мать твою. Какого…
Минутой позже до моего порядком захмелевшего мозга доходит тот факт, что гадский пес лижет мне лицо.
— Уйди, — отодвигаю его от себя, но он опять настойчиво лезет. — Да епрст!
Переворачиваюсь на другой бок и натягиваю одеяло до самого носа.
Морщусь от звонкого «тяф». Бедные мои перепонки.
— Сгинь…
Однако маленький террорист всерьез вознамерился меня разбудить. Сперва начинает делать подкоп, а потом и вовсе переходит в прямое наступление. Как следует по мне потоптавшись, принимается с энтузиазмом облизывать мой лоб, и я понимаю, что уснуть уже однозначно не светит.
— Сукин ты сын! — ложусь на спину, и этот птеродактиль тут же забирается ко мне на живот. — Приставучий. Че тебе от меня надо?
Тяф!
Противная кваказябра!
Хочу спихнуть его с кровати на хрен, но он, будто почувствовав, что перегнул, укладывается и лупится на меня своими зеньками.
Потомок НЛО бля.
— Страшный… Че она в тебе нашла? — закрываю глаза и вспоминаю, как Сашка умилялась этому недоразумению, когда мы первый раз приехали с ней в приют. Так расчувствовалась, что аж расплакалась. Дурочка.
— Тяф! — на высоких нотах звучит в тяжелой башке. Звонко и мерзко.
— Ну, падла! Ты у меня щас получишь! — хватаю летучую мышь, намереваясь укатать ее в одеяло.
— Развлекаешься? — хохотнув, интересуется нарисовавшийся в комнате Беркут.
— Типа того, — дергаюсь, когда пес кусает меня за палец. — Вот же пиздюк…
Опять лезет мне в морду, и я принимаю сидячее положение.
— Скулил ночью в коридоре, пришлось запустить к мамке.
К мамке епта.
— Тяф!
— Сука…
— Он хочет поссать, — подсказывает мажор услужливо.
— Точняк! Ну пошли продышимся, — изрекаю, глядя на беснующегося пса. А того реально накрывает. По ходу и правда на клапан конкретно давит.
Нехотя опускаю ступни на пол и потираю кулаком глаза.
— Ну и видооок, — издевательски тянет Птицын.
— На свою помятую рожу в зеркало глянь, — бросаю я ему, стягивая со стула свитер.
— Ой, да начхать. Мне торговать ею, что ли? У тебя там, кстати, труба разрывается. Свечка. Череп. Кабан. Калаш. Малевич. Любопытная компания… Видать, потеряли своего Сашу Белого. Ищут.
— Ответил бы, сказал, что перезвоню.
— Я тебе не долбаная секретарша, — кудахчет Птенчик, когда мы выходим из дома на улицу во двор.
Гномыч, двигаясь по диагонали, шурует к кустам. Этот усаживается на деревянные ступеньки, а я, чиркнув зажигалкой, вставляю сигарету в рот и отправляюсь рубить дровишки. Это занятие — мой личный дзен.
— Хорошо тут у вас, — выдает мажор минут пятнадцать спустя. — Тишина. Лес кругом. Сосны. Чистый воздух.
— Да, заебись, — соглашаюсь с вышесказанным и делаю замах.
— Слышь, дровосек, а тут всегда так было?
— Как? — беру следующий чурбан.
— Тухло. В плане… местных здесь немного же?
— Поразъехались кто куда. Людям работать негде. Все вон позакрывали: школу, сад, больницу, завод.
— Ты в этих местах вырос?
— Да. Раньше все было по-другому.
Такая вдруг дикая тоска накатывает…
Перед глазами проносится беззаботное деревенское детство. Шальная юность. Столько разных картинок в голове всплывает… Как бегали с пацанами на речку, играли в «казаки-разбойники». Как жрали горстями землянику в поле, пасли скот, купались в карьере и прыгали с тарзанки. С каким размахом праздновались дни рождения и свадьбы. Как провожали нас с Черепановым всем поселком в армию.
Клянусь, когда-нибудь я подниму родное село с колен. Отвечаю!
* * *
— Чего завис?
— Да так, вспомнил кое-что.
— Твоя мать… она…
— Умерла.
— Я просто видел фотки на стенах.
— Болела, — поясняю коротко, дабы избежать последующих вопросов. На эту тему я говорить не люблю.
— Столько детей на снимках. А Лиса моя часто тут бывала?
— Часто. Она у бабы Маши каждое лето безвылазно проводила, пока мать с очередным хахалем в Москве бухала, — метнув топор в сук, снова тянусь за сигаретами. Мне всегда с утра одной мало.
— А вы с ней типа дружили? — с силой давит из себя это безобидное слово.
— Дружили, мечтали… Виды у меня на нее были, ты же в курсе, — присаживаюсь рядом.
— Че, прям влюблен был? — уточняет, забавно нахохлившись.
— Нет, — честно говорю, как есть. — Но Лялька всегда виделась мне идеальной кандидатурой для создания семьи. Добрая, порядочная, скромная, неглупая. Во всяком случае так казалось, до того момента, пока я не узнал, что она спуталась с тобой, — добавляю, скривившись.
— Слышь… Спуталась, — повторяет недовольно.
— А че, не так? Никогда не думал, что Алена поведется на понты, бабло и сахарную морду, но как вышло…
Ясень пень растеклась. Столичный упакованный мажор. Как тут не ответить взаимностью?
— Дурень, ни черта ты не понимаешь! Бабло и понт ни причем. Мы с ней с девятого класса друг на друга капитально запали.
— Да уж, Харитонова рассказывала про вашу войну. Если бы я знал, что ты регулярно портишь Лисицыной жизнь, закатал бы в бетон, поверь.
— Сука, я так ее люблю… — выдыхает, хватаясь за голову. — И найти не могу, и забыть не получается. Намертво внутри засела, понимаешь?
Понимаю блять.
— Спугнул девчонку, — констатирую очевидное.
— Да чем спугнул, мать твою? Я же наоборот все по фэн-шую продумал. Поженились бы, забрал бы их с Ульяной к себе в квартиру. Моя семья нас поддержала бы.
— Лисицына всегда думала о других больше, чем о себе.
— Поясни-ка…
— Она не хотела стать для тебя обузой.
Мне почему-то это видится именно так.
— Обузой не стала, но стала моим проклятьем, — произносит он потерянно.
Повисает пауза.
— С бухлом надо завязывать, — чуть позже озвучиваю первую здравую мысль за неделю.
— Мне итак нормально. Ваш самогончик ваще отлично зашел.
— Чердак трещит.
— А у меня ни фига! — самодовольно ухмыляется.
— Пошли кофе бахнем, — поднимаюсь со ступенек и зову Чунга-Чангу, обоссавшую весь забор.
— Замути еще жареного картофана с салом. По-братски… — хлопает меня по плечу.
— Лады. Только не надо помогать.
— Это я могу!
Столичная белоручка.
— Искромсал вчера кило картошки до размера сливы. Идиот безнадежный!
— Мне всю жизнь готовили и подносили, откуда у меня, по-твоему, возьмутся подобные навыки?
— Барин херов, — машу на него рукой.
— Зато у тебя отлично получается.
Даю ему подзатыльник.
Вы, наверное, не понимаете, как мы тут оказались в компании друг друга…
А дело в том, что мы с Беркутовым случайно пересеклись в прошлую субботу. Потом вышло так, что зависли у него на хате. В четверг вечером и до моего Бобрино добрались.
