— Недостаточно? — сказал я с улыбкой, стараясь показать, что я все еще остаюсь добродушным, несмотря на все его попытки меня спровоцировать.
— Нет, недостаточно. Дело в том, что мы хотим еще одного ребенка, но Вики отказывается заводить ребенка, пока вы трое постоянно суетитесь вокруг нее, как ястребы, которые пожирают все, что она производит.
Подошедший официант произнес:
— Да, сэр?
— Принесите мне мартини, — сказал я, — немедленно.
— Мне то же самое, — сказал Сэм, закончив свой «буравчик».
Я подождал секунду, пока официант не отвернулся от нас, и, согнав с лица добродушное выражение, бросился в наступление:
— Послушай, Сэм…
— Поверь мне, — не дал он мне договорить, — я хочу быть разумным. Вы трое — бабушки и дедушка — имеете некоторые права, и я хочу быть человечным. Но для меня на первом месте стоит Вики. Ты должен с этим согласиться, не правда ли, Нейл? Ты сам это только что сказал. Вики прежде всего.
Я понял, что меня тащат в темную аллею, чтобы избить. Я быстро попытался избежать этого, наклонил голову в знак согласия и сказал самым кротким голосом:
— Конечно. Правильно. Но меня расстраивает, что Вики так к этому относится, я имею в виду, как школьница, несколько истерично. Не можешь ли ты быть с ней потверже, придерживаться твердой линии поведения? Не можешь ли ты сказать…
— Нейл, — сказал он, — не пытаешься ли ты меня учить, как я должен распоряжаться своей семьей?
— Черт, нет! — сказал я. — Конечно же нет! — я огляделся, ища свою выпивку, но бармен все еще продолжал трясти шейкер. — Одну минуту, — сказал я. — Мне надо в туалет. Извини меня.
Я снова пошел в мужской туалет, увидел свое бледное лицо в зеркале, помочился, помыл руки и еще раз посмотрел на свое белое лицо. В голове у меня было пусто.
Вернувшись к мартини, я выпил его залпом и поставил стакан на стол.
— Послушай, Нейл, — неожиданно любезно сказал Сэм, словно решил пожалеть меня, — в этой проблеме нет ничего необычного. Такое случается все время в маленьких городках во всей Америке. Дочь выходит замуж и поселяется в соседнем доме от своих родителей. Мужу приходится увозить ее, чтобы спасти ее спокойствие.
Ярость поднялась во мне, но я не изменил своего выражения лица. Любое проявление моего гнева лишь только усилит его жалость ко мне, и я решил не терять контроль над собой.
— Вы хотите уехать из Нью-Йорка? — спросил я.
— Да.
— Куда?
— Это зависит от тебя, Нейл! — Сэм снова улыбался, отпустив конец веревки, которая была туго натянута между нами, так что у нас не было возможности увиливать. — Конечно, я не хочу уходить из банка Ван Зейла, и мне кажется, что пришел идеальный момент открыть европейский филиал. Поскольку послевоенная европейская экономика наконец стала подавать признаки жизни…
— Где в Европе?
— В Германии.
Я почувствовал острие ножа между лопатками. Мне следовало принять защитные меры.
— Замечательная мысль, Сэм! — сказал я с энтузиазмом, пытаясь добиться наименьшего натяжения веревки. — Европейский филиал банка Ван Зейла снова превращает в наличные послевоенный бум! Но я полагаю, что имеет смысл открывать филиал только в финансовом центре Европы, и, кроме того, политическая обстановка в Германии наименее стабильна из-за русских. Мы поместим филиал в Лондоне.
— Но мои контакты в Германии, мое знание немецкого…
— Довольствуйся тем, чтобы говорить по-английски, Сэм. У меня было достаточно неприятностей из-за твоих прогерманских симпатий.
— Но у меня нет никакой симпатии к Англии!
— Приобрети. Или уходи.
Веревка снова натянулась между нами, когда я наблюдал за тем, как он пытается сделать выбор. Он мог бы уйти, не боясь, что я буду его как-нибудь преследовать, потому что он знал, что я не сделаю ничего, что бы расстроило Вики. Ведь у него слишком большие ставки в банке Ван Зейла, больше, чем он мог рассчитывать получить где-либо еще, а если со мной что-нибудь случится, то банк у него в кармане. Он не любит Англию, но ему надо выжить. Он мог бы использовать все свое обаяние, утверждая, что он стопроцентный американец, и в большинстве своем англичане не догадаются, что Келлер — немецкая фамилия. И даже если они подумают, что он немец, они скорее всего решат из-за его темных волос, что он немецкий еврей.
Эти мысли заставили меня улыбнуться. Этот раунд выиграл я.
— Хорошо, — сказал он, всем своим видом показывая, что великодушно уступает мне, хотя мы оба знали, что это я вырвал у него победу. — Англия так Англия, я еду!
Мы улыбнулись друг другу. Я готов был упасть в обморок от облегчения. Я победил. У меня еще крепкая рука. Он не осмелился слишком сильно меня ударить. Я спас своего внука от того, что он вырастет немцем, и я бесспорно все еще оставался боссом, несмотря на беспрецедентное посягательство на мою власть.
— Мы устроим двухлетнюю командировку в Лондон, — сказал я добродушно, — а затем ты сможешь передать дела кому-нибудь еще и привезти Вики обратно.
Сэм сделал глубокий вдох и нанес мне в спину сокрушающий удар:
— Послушай, Нейл, — сказал он, — я вижу, что ты меня не совсем понял. Мы не вернемся обратно в Нью-Йорк.
Я ничего не сказал. Говорить было невозможно. Едва ли возможно было дышать.
— Я согласен начать работу в Лондоне, — сказал Сэм рассудительно, — потому что с деловой точки зрения это звучит убедительно. Но как только работа лондонского филиала будет налажена, я поеду устраивать филиал в Германии. Я этого давно хотел — и Вики этого тоже хочет, Нейл, смотри не ошибись. Вики хочет того же, чего я, и она хочет быть там, где я, и ты не хочешь расстраивать Вики, не правда ли? Ты любишь Вики и не хочешь причинить ей страдание тем, что ты не слишком, скажем так, гибок, чем должен быть.
Последовало новое ужасное молчание, и, когда мы посмотрели друг на друга, я, наконец, понял, как на самом деле обстоят дела: о Викиной судьбе пеклись не просто ее муж и отец, но два человека, чья дружба была непоправимо разрушена, два хищника, выслеживающих друг друга в жестоком отвратительном мире, насыщенном ревностью и мстительностью. Я увидел также, что правда не белая, не черная, а представляет собой смесь того и другого. Сэм любил Вики. Он хотел, чтобы ей было лучше. Но прежде всего он использовал ее для достижения своих целей, — а хотел он не только независимой жизни в Германии, вдалеке от моей длинной тени двойника, но и расплаты с процентами за ту ночь, когда он обнаружил меня у Кевина в мансарде с Терезой. Он собирается увезти от меня мою дочь и моего внука так же бесповоротно, как я увел у него Терезу, и я ничего не могу поделать, чтобы его остановить. Если бы я его уволил, он все равно уехал бы работать в Европу; если бы я попытался удержать его в Нью-Йорке, он все равно бы уволился и все же увез их от меня за океан. Возможно, он предпочитает оставаться в банке Ван Зейла, но, когда придет решающий час, он уволится и найдет другую, такую же высокую, должность в другом месте. Для него большее значение имеют его самолюбие и его месть, чем сентиментальные узы двадцатишестилетнего сотрудничества.
