ног.
«Что же ты творишь, девочка? Как можешь все еще любить? Кого? Зачем? И что делать с этим ужасающим пониманием?
Я заслужил ненависть. Презрение. Отвращение. Что угодно… только не этот голод в твоих глазах. Не отчаянную уверенность, что никому другому его не утолить… Сашка… Сашенька…»
Ее плечи сжались, и даже не видя лица, мужчина знал, что оно сделалось пунцовым, и это новое откровение ослепило. Все эти дни Саша избегала общения, стыдясь встречи? Позволила приблизиться к дочери, а сама сознательно держалась в стороне, считая…
Снова, как утром, рот дернулся в беззвучном стоне. Нет… Нет же!
Во мгновенье преодолел расстояние между ними, вынуждая женщину повернуться. Саша зажмурилась, скрывая то, что отпечаталось в глазах, подтверждая его догадку.
А он все еще помнил запах ее кожи… И доверчивые, сводящие с ума ласки… И тонкий ободок кольца, который так и не надел на палец… и перемешанную со слезами кровь на лице…
– Прости… – губы дрогнули, а из-под опущенных век побежали прозрачные капли. – Завтрак уже остыл, я сейчас разогрею, и потом вы сможете поиграть, и…
– Саша! – перебил, замечая, как она вздрогнула от звука его голоса. – Саша, посмотри на меня…
Ее затрясло, и вместо того, чтобы открыть глаза, женщина зажмурилась еще сильнее, лицо исказила гримаса отчаянья, а щеки заблестели от слез. Она опять плачет из-за него…
Это было страшнее всего прочего: несостоявшихся намерений, одиночества, безысходности – снова причинить Саше боль. Он застыл, не в силах пошевелиться, просто стоял и смотрел на искаженное, но все равно дорогое лицо, прикасаться к которому давно лишился права. Впитывал каждую черточку, с ужасом понимая, что ничего не изменилось. Ни в нем. Ни с ней. Он по-прежнему желает ее, жалкий, ни на что ни годный глупец, алчет ощутить это чудо рядом с собой. Стать нужным хотя бы на одно ничтожное мгновенье.
Саша была так близко и так бесконечно далеко. Он чувствовал аромат волос и взволнованное дыхание, а заострившиеся плечи дрожали под его руками, и эта дрожь острыми вспышками отдавалась в ладонях, но как было преодолеть ту пропасть, что пролегла меж ними?
– Не плачь… сердце мое… Ты же знаешь, я не могу видеть твоих слез…
Саша замерла, не веря, что слышит это в действительности. Почти шепотом, отчего его хрипота стала почти неразличимой и словно повеяло далеким-далеким прошлым. Дыхание мужчины касалось мокрого от слез лица – и делалось теплее. Внутри оттаивало что-то, оживало давно казавшееся мертвым, утраченным, и она боялась пошевелиться, чтобы не растерять такую шаткую и такую желанную иллюзию.
Знала: стоит открыть глаза – все исчезнет. И боялась этого до безумия. Сладкие сны всегда кончаются, а пробуждение чересчур мучительно.
– Дима, а сегодня мы в парк поедем?
Дашин голосок прозвенел рядом, и хрупкая греза в одно мгновенье превратилась в пыль.
– Мамочка, у тебя блинчик горит!
Она дернулась, отстраняясь от Дмитрия, почти на ощупь схватила ручку сковороды.
Даша рассмеялась.
– Его придется выкинуть!
Блин превратился в хрустящий круглый уголек, годящийся разве что для мусорного ведра. Саша стряхнула его в раковину, только сейчас замечая, как дрожат пальцы. И она сама, все еще ощущая на плечах прикосновения мужчины. Его присутствие обволакивало, накрывало с головой, тянуло в запретную глубину, будто в омут, и не было ни сил, ни желания сопротивляться. Больше всего на свете хотелось отклониться назад, прижаться к груди и утратить связь с реальностью хотя бы на время. Не думать ни о чем.
Но такой возможности не было. Саша отступила в сторону, выливая на сковородку новую порцию теста. Глянула на Дмитрия из-за плеча.
– Сделать тебе кофе?
У него было такое усталое лицо, будто уже наступал вечер после нагруженного рабочего дня, и Саша застыдилась, понимая, как нелепы ее мысли, особенно теперь, когда мужчина, наверняка, все еще ощущает дискомфорт из-за пережитого приступа. А она, как озабоченная дурочка, мечтает о его объятьях.
– Прости… Я даже не спросила, как ты себя чувствуешь…
Дмитрий покачал головой:
– Все нормально уже. Это ты извини, что пришлось возиться со мной.
Ей бы хотелось… возиться. Больше: чувствовала бы себя по-настоящему счастливой, если бы могла хоть в чем-то помочь. Но, как тогда, при их первой встрече, ощущала себя совершенно не нужной гордому и самодостаточному человеку, так и теперь не представляла, что может для него сделать. И примет ли он вообще хоть каплю внимания.
– Мамочка, опять горит!
Голос Даши отрезвил, заставляя вернуться к насущным вопросам. Над плитой уже поднимался темный дымок, а в горле защипало от запаха гари. В тот же миг ладонь мужчины опустилась на ее пальцы, разжимая их и забирая тяжелую сковородку.
– Не выбрасывай… Пережаренные блинчики мне всегда нравились.
И правда, нравились. А она совсем забыла, ведь готовила ему очень редко, а эти самые блинчики – всего несколько раз. Филипп любил темно-золотую хрусткость только что снятого с огня угощения. Маленькие крошки на столе, прилипающие к губам. Это смотрелось забавно… ровно до того момента, пока мужчина не поднимал на нее глаза. Тогда пропадал смысл всего иного, кроме двоих, находящихся рядом.
Прошлое опять подступило вплотную, и Саша вспоминала то, что было совершенно неуместно теперь: сколько раз подобные мгновенья завершались по другому сценарию: забытой на столе посудой и недоеденным завтраком или ужином, пылкими ласками, утоляющими любой голод.
Она посмотрела на него впервые с того мгновенья, как Дмитрий вошел в кухню. Снова наткнулась на теплое дыхание. Так близко…. Нестерпимо близко… Потом губы мужчины едва заметно шевельнулись.
– Я все помню, Саш…
– Все… – искорка жизни, теплящаяся было в глазах, погасла, и Саша стремительно отвела взгляд. Рот скривился.
– Милая… – мужчина протянул руку, разжимая ее побелевшие пальцы, вцепившиеся в край стола, и, подтянув к губам, поцеловал веточки вен на запястье. Саша вздрогнула, попытавшись выдернуть ладонь.
– Не надо…
Страшно при мысли, что он помнит. Невыносимо. Лучше бы и доброе, что было, забыл вместе с дурным. Несбыточная мечта…
– Мама! – Даша не понимала, что происходит. Втиснулась между ними, переводя взгляд с одного на другого. – Так мы поедем в парк?
Саша воспользовалась таким удачным поводом отвлечься, вынырнула из опасной близости мужчины, отходя почти на метр и снова принимаясь за оставшееся тесто для блинчиков.
Сковорода зашипела, встречая новую порцию, Саша заставила себя сделать вид, что сейчас самое важное – испечь идеальный блинчик, и ничего иное не волнует. Бессмысленное занятие: ОН всегда читал ее будто открытую книгу, стоило ли надеяться, что сейчас есть
