— Ты такой славный парень, — говорит папа, но затем слегка съёживается. — Я имею в виду, я думаю, вам всем почти по восемнадцать, так что я должен сказать «мужчина».
— Я просто благодарен, что вы позволяете мне встречаться с вашей дочерью, — произносит ему Виндзор, и мне нравится, как у всех просто вылетает из головы, что прабабушка Винда — королева долбаной Англии.
Папа улыбается, но в его глазах какое-то отстранённое выражение, такое же, какое было у него всю неделю. Мне нужно поговорить с ним об истории с Изабеллой. Он ужасный лжец, так что, если мои подозрения верны, он проболтается во время простой настойчивости. Но это хорошая черта характера, не так ли? Быть ужасным лжецом? Это лучше, чем быть экспертом в этом деле.
— Всё в порядке? — снова спрашиваю я, кладя руку ему на плечо. Он делает паузу и, поджав губы, кивает.
— Да, всё хорошо, Мишка-Марни. Тебе не о чем беспокоиться; я просто хочу, чтобы ты насладилась своим выпускным годом. — Он снова направляется к дому, но мои нервы на пределе. Я чувствую, что он ещё чего-то не договаривает мне.
Я смотрю ему вслед, отец приветствует Лиззи и Миранду, когда заходит в дом. В основном он игнорирует Зака и Крида, но в этом нет ничего удивительного. Он до сих пор не простил их, и я не могу его винить. Я с большей вероятностью прощу то, что сделали со мной, чем то, что сделали с человеком, которого я люблю.
— Он ненавидит их, да? — спрашиваю я Винда, поглядывая в его сторону, когда он следует за отступлением моего отца, и тёмные тени танцуют в его карих глазах. Он всё ещё кажется мне рассеянным и усталым; это заставляет меня нервничать.
Принц снова смотрит в мою сторону, прогоняя страхи и сомнения из своего взгляда и улыбаясь.
— Может быть. Вот почему ты должна бросить остальных этих придурков, выйти за меня замуж и умчаться навстречу закату на своём розово-золотом «Мазерати». — Виндзор наклоняется и запечатлевает лёгкий поцелуй на моей щеке, всего лишь мимолётное прикосновение губ к коже, от которого у меня кружится голова.
Я смотрю в его сторону, но всё ещё не могу решить, серьёзно он говорит или нет.
— Сначала колледж, Винди, — говорю я ему, и он одаривает меня этой озорной, сексуальной ухмылочкой. Мы с ним почти не говорили о колледже. Кроме того факта, что он сказал, что ему собственно всё равно, поедет он или нет, я ничего не знаю о его планах на будущее. У него достаточно денег, чтобы потратить их на всё, что он захочет, и безбедно прожить остаток своей жизни.
— Сначала колледж, потом княжество, — произносит он, подходя ко мне и переплетая свои пальцы с моими. На мгновение у меня перехватывает дыхание, я смотрю на прекрасного принца и задаюсь вопросом, что же я такого сделала, чтобы так сильно ему понравиться. Часть меня по-прежнему задаётся вопросом, не замышляет ли он чего-нибудь.
Я решаю задать ему тот же вопрос, который Крид задал мне.
— Почему? — я шепчу, мой голос едва слышен, звук уносится лёгким ветерком и позвякиванием колокольчиков.
— Почему, что? — спрашивает принц, подходя так близко, что я вижу золотые, голубые и зелёные крапинки в его радужках. Его красно-оранжевые волосы слегка завиты на макушке, и они мягко падают ему на лоб, пока он не отпускает одну из моих рук и не поднимает их вверх. Они остаются наверху, как будто предпочитают быть там.
— Почему я тебе нравлюсь? — спрашиваю я с неподдельным любопытством. Я не напрашиваюсь на комплименты и не ищу подтверждения, я просто хочу знать.
Виндзор приподнимает рыжую бровь, глядя на меня.
— М-м-м, интересный вопрос, — отвечает он, на мгновение поднимая взгляд к небу. Когда он снова смотрит на меня сверху-вниз, на его лице появляется гораздо более мягкое выражение, которое заставляет меня вздрогнуть. — Сейчас? Или, когда я впервые увидел тебя? Это, миледи, два разных ответа.
— Сейчас, — твёрдо говорю я, выдыхая и наслаждаясь теплом его руки, прижатой к моей. Винд кивает, как будто он ожидал именно этого.
— Так вот, это потому, что ты человек, на которого не влияют лёгкие вещи в жизни. Ты требуешь сердечности и жертвенности, доброты, великодушия. Такого рода поступки даются нелегко. Я восхищаюсь тобой так, как никогда не восхищался никем другим. — Он замолкает и протягивает руку, чтобы коснуться моей щеки. — В тебе есть чистота, которая вполне могла бы нейтрализовать тьму во мне. Марни, мне не стыдно признаться в этом: я хочу тебя и готов бороться за привилегию называть тебя своей.
Глава 4
— Как ты думаешь, мы могли бы поговорить кое о чём? — спрашиваю я папу несколько недель спустя, сидя напротив него на железнодорожной станции. Он едва притронулся к своим вафлям, пропитанным арахисовым маслом и сиропом, и кажется, что он за миллион миль отсюда.
Он моргает, словно приходя в себя, и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, изображая улыбку, которая не совсем достигает его глаз. Я выдыхаю и обхватываю пальцами вилку. Запах свежего кофе и кленового сиропа успокаивает мои нервы, но задать этот вопрос по-прежнему сложно.
— Ты всё ещё… — Фу, это будет сложнее, чем я думала, да?
— Я всё ещё что? — спрашивает он, откладывая вилку и беря свой кофе. Пластиковая скатерть липкая, в заведении полно народу, но именно тихий гул голосов и позвякивание столовых приборов заставляют меня чувствовать себя как дома. Мы с папой едим здесь уже много лет.
Поездка в Борнстед… Я буду за миллион миль отсюда. Ладно, я преувеличиваю: это больше похоже на поездку в тысячу двести миль. Двадцать часов. Ну, или трёхчасовой перелёт из аэропорта Сан-Хосе.
— Ты всё ещё встречаешься с Дженнифер? — спрашиваю я, глядя на жёлтые разводы яйца на своей тарелке, а не на папино лицо. Он замолкает на минуту, но, я думаю, решает, что вопрос достаточно справедлив, и отвечает.
— Нет, больше нет. Ни разу с тех пор, как мне поставили диагноз. Твоя мать…
— Эгоистичная сука и не может справиться с твоей болезнью? — я поднимаю глаза и вижу, что папа внимательно наблюдает за мной. Он вздыхает и протягивает руку, чтобы поправить свою бейсболку. Обычно он не надевает головные уборы внутри, но он слишком стыдится своих редеющих волос, и весь персонал относится к нему с пониманием.
— Ты не должна так говорить о своей матери, — говорит он мне, но я не испытываю никакой симпатии к этой женщине. Прощение, Марни, прощение. Если ты простила парней, то наверняка сможешь простить Дженнифер? — Я хочу, чтобы у тебя были отношения с ней, с твоей сестрой.
— Только потому, что ты думаешь, что тебя не будет рядом, — выдавливаю я, чувствуя, как меня охватывает тёмное отчаяние.
Я начинаю понимать, что я немного помешана на контроле, но… Болезнь отца — это единственное, что я не могу контролировать. Это один из аспектов моей жизни, через который я не могу просто пройти. Он нужен мне. Мне нужно, чтобы он увидел, как я заканчиваю не только академию Бёрберри, но и университет Борнстед. Мне нужно, чтобы он увидел, как я выхожу замуж. Мне нужно, чтобы он увидел мой успех. Он стольким пожертвовал ради меня; я хочу, чтобы он знал, что я прилагаю все свои усилия, чтобы его жертвы были учтены.
— Марни, — произносит он, его голос мягкий, странный и далёкий. Наши карие глаза встречаются, и он не позволяет мне отвести взгляд. — Нам нужно поговорить об этом.
— Нет, не нужно. — Мои глаза начинают наполняться слезами, но я с трудом сдерживаю их. Я уже пообещала себе, что не позволю Чарли увидеть, как я плачу. Из динамиков звучит группа Creedence «Clearwater Revival», и мне приходится бороться ещё сильнее, чтобы сдержать слезы. От их песни «Have you ever seen the Rain» мне просто хочется рыдать. Я не знаю почему.
— Мой врач не уверен, что я протяну больше шести месяцев.
— Нет! — я внезапно встаю, и все остальные вопросы, которые я отложила в сторону, исчезают, как дым. Изабелла действительно моя сводная сестра? Потому что она выглядит так, будто может быть чем-то большим. Так вот почему она такая злая? А как насчёт ребёнка? Он твой, так ведь? — Нет. — Я понижаю голос, когда несколько других посетителей поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. — Пожалуйста, не говори так. Ты получаешь лучшее из доступных методов лечения, и… — я чувствую внезапную потребность написать Виндзору и спросить об этом. Он сказал, что позаботится об этом, верно?
