— У вас… Впрочем, это так. У нас! Да, действительно все изменилось. Видел бы ты сейчас Москву…
— А что? — с замиранием сердца спросил он.
— Она такая красивая стала! И твой дом… Я недавно проезжала по Спиридоновке, кстати, она опять называется Спиридоновкой… Твой дом отремонтировали, он такой свеженький…
— А ты? Ты там же живешь?
— Нет, мой дом снесли, я теперь живу на проспекте Мира.
— А у тебя… У тебя есть дети?
— Нет, детей у меня нет. А у тебя?
— У меня есть сын, Тео. Знаешь, он совсем не говорит по-русски…
— Ты тоже стал говорить с акцентом.
— Шутишь?
— Нисколько.
— Хотя чему удивляться. Мне редко приходится говорить по-русски.
— Не общаешься с эмигрантами?
— Практически нет. Впрочем, это неважно. Расскажи лучше о себе. Как ты живешь, где работаешь, и вообще…
— Мне, Влад, особенно нечего рассказывать. Живу я нормально, в общем даже неплохо по нынешним меркам… работаю. Я делаю кукол.
— Кукол? Каких кукол?
— Для кукольных театров и просто так, на продажу… И знаешь, они имеют успех. В Италии на выставке получила первую премию, у меня много премий… Это дает кусок хлеба… У нас теперь много богатых людей, и они часто заказывают мне кукол — для детей, для подарков или просто для украшения интерьера… У меня хорошая профессия, Влад.
— И у тебя есть ворох платьев?
— Ворох платьев? — Она нахмурила брови, словно что-то припоминая. Подумать только, ты помнишь эту детскую глупость! — Лицо ее вдруг прояснилось, помолодело. — Ну надо же… Я тронута. Нет, вороха, наверное, нет, но просто потому, что мне это уже не нужно.
— Хочешь, я куплю тебе этот ворох, а?
— Нет, зачем? Спасибо, конечно, за порыв, но вполне достаточно и одного платья.
Они замолчали, глядя друг на друга. В этой хрупкой, прелестной женщине была какая-то странная умудренность. Не должна женщина в ее возрасте быть такой, ее еще должны раздирать страсти, тем более Ника всегда была страстной натурой, порывистой и неожиданной. Теперь она стала другой. Но от этого еще более интересной, и как будто бы совсем неопасной. Ни истерик, ни упреков, ничего… С ней так хорошо, так легко…
— Ника, ты удивительно изменилась.
— Ты это уже говорил.
— А твоя мама, она как?
— Мама давно умерла. У нее был инсульт, она долго болела.
— Прости, я не знал…
В ее глазах промелькнула какая-то усмешка.
Между тем под деревом уже становилось жарко.
— Может, поедем? — предложила Ника.
— Куда? Я не хочу с тобой расставаться. Ты спешишь?
— Нет, не спешу.
— А давай покатаемся по Рейну на пароходике?
— Давай!
Они доехали до пристани и вскоре уже сидели на палубе прогулочного парохода. На солнце их быстро разморило. Он взял ее руку. Она не отняла, но ответного порыва он не ощутил.
— Ника, подумать только — мы с тобой вместе плывем по Рейну… Кто бы мог предположить…
— Да, и ты, насколько я понимаю, пытаешься меня соблазнить, засмеялась она.
Его бросило в жар.
— Но ты ведь и вправду безумно соблазнительная женщина… И загадочная…
— Да что ты, Влад, какие там загадки… Просто ты, вероятно, ожидал от меня истерик, упреков, обмороков, стенаний по загубленной тобою жизни, так?
— Я об этом даже не думал.
— Думал, думал, потому и назначил свидание не на вчерашний вечер, а на утро, чтобы дать себе возможность отступить… Почему же ты не сбежал, Влад?
— Ника, как тебе не стыдно!
— Ни капельки не стыдно. Влад, ты разочарован?
— Разочарован? Ты о чем?
— Да нет, так…
Ника вдруг сняла легкую жакетку, под которой оказалось платье без рукавов, и он увидел оспинку…
— Жарко, — словно бы извиняясь, тихо сказала она.
А он не сводил глаз с ее предплечья и вдруг наклонился и поцеловал оспинку. Потом еще раз и еще.
— Влад…
— Прости, я вспомнил… Сейчас у молодых девчонок уже нет этих меток… А мне так нравилось… у тебя…
Эти его слова, а может, поцелуй, словно сломали какой-то лед. Они сидели рядом, держась за руки, и молчали. Но сейчас они были не просто рядом, они были вместе. И совершенно ничего не надо было говорить.
Напротив них на палубе сидела очень пожилая пара. И он и она в шортах, с некрасивыми, жилистыми ногами. Они с умилением взирали на Влада и Нику.
— Пусти, Влад, — вдруг сказала она.
— Почему?
— Не надо этого, не надо… Лучше расскажи о себе, чем ты занимаешься? Как живешь, и вообще…
— Я живу неплохо, только работаю как каторжный… У меня своя фирма, и еще я консультант и эксперт…
— О, я поняла, ты сделал карьеру! — перебила его Ника.
— Ну, можно и так сказать…
— Значит, все было не зря?
— Похоже, что так.
— Ну и слава богу.
— Но это все нелегко далось…
— Понимаю. А что тебя занесло в Бонн?
— Не знаю… Я здорово вымотался за последний год, захотелось переменить обстановку, побыть далеко от дома, в одиночестве…
— Значит, у тебя отпуск?
— Да.
— Странно, почему ж ты не поехал куда-нибудь, куда обычно ездят американцы?
— А куда ездят американцы? — засмеялся он.
— На Гавайи, в Мексику, например…
— Надоело.
— А…
— Меня почему-то тянуло сюда. И не зря, как выяснилось. А ты сама-то почему сюда приехала?
— Я давно обещала Алле… ну ты же ее видел… Она моя очень близкая подруга.
— А твоя Машка? Вы еще дружите? Ну кругломорденькая такая?
— Машка теперь живет в Финляндии, и мы совсем не дружим. У тебя большой дом? Или квартира?
— У меня квартира в кондоминиуме, знаешь, что это такое?
— Конечно, знаю, у нас теперь тоже строят кондоминиумы. Хотя, по-моему, это звучит ужасно.
— Подумать только! Мне трудно себе это представить… И что, в ваших магазинах есть товары?
Она громко засмеялась:
— Да, Влад, есть…
Она вдруг открыла сумочку, вытащила кошелек.
— Вот видишь, сколько у меня всяких карточек?
Это дисконтные карты разных магазинов, — с какой-то наивной гордостью сказала она.
Он расхохотался.
— Да, убедительно! Дисконтные карточки московских магазинов! Ника, ты прелесть!
— Ты хотел сказать: Ника, ты дура! И завести разговор о высших ценностях, о засилье масс-культуры и о том, что Россия берет от Запада все самое худшее, да? А знаешь, когда в магазинах все есть, это не так уж плохо, по крайней мере не надо стоять в очереди… Помнишь, как мы с тобой стояли в очереди за маслом к твоему дню рождения?
Он почти не слышал ее наивных речей. Она вдруг показалась ему такой одинокой и беззащитной… Куда девалась та умудренная жизнью женщина, какой она была всего лишь час назад… А ведь она всегда была разной, припомнилось ему, то умной и тонкой, то непроходимо глупой, не понимавшей самых элементарных вещей… Но неизменно очаровательной.
