— Да ты же сама умираешь от желания рассказать ей это, — ехидно заметил Амброджино.
— Послушайте, синьора Мария, — подкрепившись глоточком вина, начала она с таинственным видом. — Раньше-то эта вилла называлась «Карлотта». Так звали старую графиню Казати, мать графа Чезаре. И вот, скажу я вам, лет пятьдесят, а может, и сто назад, — уточнила она, округляя и без того внушительную цифру, — на этой вилле умер от горя граф Чезаре Казати. Он был добрый, как голубок, но имел, на свое несчастье, один глаз воловий. А умер он с горя, потому что ему не позволили жениться на его любимой девушке, поскольку она была из простонародья. Тогда-то и изменилось название виллы — ее стали называть «Силенциоза». И с тех пор… — Тут Чеккина наклонилась вперед, приглашая и Марию с Амброджино сделать то же. — И с тех пор по ночам там появляются духи, — шепнула она и, быстро перекрестившись, забормотала молитву.
— Скажешь тоже, — протянул Амброджино, который все же слегка побледнел. — Там постоянно живут Романо и Аузония, которые ухаживают за домом, но никогда ничего не видели.
— Глас народа — глас Божий, — заявила, поджав губы, Чеккина. И на всякий случай перекрестилась еще разочек.
— Ну что ж, пора и в постель, — сказала Мария, поднимаясь, чтобы скрыть какое-то смутное беспокойство, которое вызвала у нее эта история. — А то завтра опять появятся в доме эти варвары, в шесть утра нужно быть уже на ногах. — Варварами они называли рабочих и каменщиков, которые перевернули дом вверх дном.
Чезаре приехал в Караваджо на своем старом «тополино». Он был привязан к этой машине и предпочитал ее «роллс-ройсу», «изотте фраскини» и «ланче», стоящим у него в гараже. Багажник машины был набит луковицами.
— Это для нас? — спросил садовник.
Чезаре утвердительно кивнул головой.
— Луковицы нарциссов, — сообщил он, помогая выгружать их.
— Луковицы чего? — удивился слуга, который никогда не замечал у своего хозяина интереса к цветам, а тем более к нарциссам.
— Луковицы нарциссов, — повторил недовольно Чезаре. — Я что, по-турецки говорю?
— Нет, нет, — с готовностью ответил садовник, — просто я не сразу расслышал.
— У них красивый цвет, — начал объяснять ему Чезаре, — они душистые и долго стоят. Посади их здесь, и там, и вон там, — приказал он, показывая рукой. — Посади их повсюду, кроме двора, вплоть до ограды фруктового сада. Я хочу цветник, хочу целый луг из нарциссов. Как ты думаешь, этих хватит?
— Если этих не хватит, я возьму еще, — покорно согласился садовник, который с ужасом слушал цветочный проект хозяина, продолжая выгружать луковицы.
В тот вечер телефон виллы «Силенциоза», обычно немой как рыба, вдруг зазвонил. Чезаре застыл с ложкой супа в руке, подозрительно глядя на аппарат, стоявший на буфете в столовой.
— Алло! — гаркнул он, взяв трубку.
— Это Мария.
Ее теплый мягкий голос, однако, вызвал у него раздражение.
— Ну что это еще за новости по телефону?
— Я хотела сообщить вам, что ремонт закончен, — сказала она скорее весело, чем почтительно. — Вы можете вернуться домой. Завтра воскресенье — я, как обычно, ухожу навестить мать и сына.
— И ты звонишь мне во время обеда, чтобы сообщить мне, что завтра воскресенье?
— Я побеспокоила вас, — радостно продолжала она, — чтобы сказать, что завтра меня не будет и я не увижу, к сожалению, вашего лица, когда вы переступите порог своего дома. Здесь все преобразилось. Осталось лишь натереть пол в вашем кабинете.
— Ну, хорошо… Ладно, посмотрим… — Чезаре пробубнил еще несколько невразумительных слов.
— Сначала посмотрите, — посоветовала ему смеющимся голосом Мария. — Добрый ночи, синьор Чезаре.
Эта самонадеянная девчонка опять опередила его, в который уже раз оставляя с носом. Он бросил трубку и вернулся за стол. Аузония по-матерински увещевала его еще немножко поесть, но кусок уже не шел ему в горло.
— Это черт знает что, — пробормотал он, отодвигая тарелку. Сначала она выжила его из дому, а потом нахально беспокоит в Караваджо, чтобы сообщить, и с таким видом, словно смеется над ним, что он может вернуться в свой собственный дом. Завтра, видите ли, он может вернуться. «А почему завтра? — подумал он. — Почему не сегодня?..» Это было иррационально, неразумно, ну а все, что он делал в последнее время, разве можно назвать разумным? Покупать в его возрасте, в его положении тюльпаны охапками, возить луковицы в багажнике, чтобы разбить здесь целый луг из нарциссов?..
— А ведь я это сделал ради нее, — признался он себе наконец. Но разве она когда-нибудь появится здесь, в Караваджо? Это было его убежище, его приют, здесь было его еще не забытое прошлое. А она кто ему?.. Может, она даже задержится у него в доме. Она молода, привлекательна, не сегодня-завтра встретит кого-нибудь или вернется опять к своему мужу. А он? Что происходит с ним?.. Оставался ли он прежним великим Чезаре Больдрани? Да, но что-то происходило в его душе.
— Аузония, — приказал он. — Вели Романо открыть гараж. Я еду в Милан.
— Ночью? На автомобиле? — всполошилась Аузония. — О, Господи! Столько километров в темноте.
Но Чезаре уже не слушал ее — приняв решение, он не имел привычки менять его.
Через три четверти часа сонному швейцару пришлось вылезти из постели, чтобы в наспех застегнутой ливрее выйти и открыть ему. Мария, уже предупрежденная слугами, ждала его у двери.
— Добрый вечер, синьор Чезаре, — поздоровалась она. — Если бы вы мне сказали…
— Нечего было говорить, — ответил он. — Я что, должен теперь предупреждать, что еду к себе домой?
На мгновение ему показалось, что он ошибся адресом. В доме переменилось все: пропорции, интерьер. Он растерянно оглядывался в поисках хоть чего-нибудь, что бы напоминало о прежнем доме, в котором он столько лет прожил с Джузеппиной. Мебель и в самом деле была прежняя, но решительно все кругом преобразилось. Все представало в другом ракурсе, в иной, неожиданной перспективе. Тут были цветы и растения, красивые и на нужных местах; новая обивка на мебели делала ее нарядней и изысканней; гармоничное сочетание декоративного хрусталя и развешенных с большим вкусом картин усиливало это впечатление.
— Вам нравится? — с беспокойством спросила Мария, пока хозяин молча переходил из комнаты в комнату, осматривая ее творение.
— М-мда… — пробормотал он в замешательстве. — Не знаю… Но в общем это не так уж плохо.
— Не так уж плохо? — возмутилась она, не ожидавшая, конечно, от этого человека похвалы, но хотя бы на сдержанное одобрение рассчитывавшая.
— А что я должен сказать? — отрезал Чезаре, входя наконец в свой кабинет, который она приберегла напоследок.
