— А что я должен сказать? — отрезал Чезаре, входя наконец в свой кабинет, который она приберегла напоследок.
Его поразила изысканная красота интерьера, приобретшего теперь другой, более современный вид. Неуклюжей люстры больше не было — свет изливался мягко и сдержанно из расположенных по углам плафонов. Портьеры были заменены, ковер тщательно вычищен, а его библиотека, которая закрывала все стены, сияла посвежевшими корешками. В хрустальной вазочке на письменном столе стояли нарциссы.
— Мы кончили, как видите, — сообщила она.
— Вижу, — был ответ. Он заметил все эти перемены, нарциссы, этот порядок и блеск, но видел он только ее, Марию, с ее юным прекрасным лицом, обрамленным копной черных волос, с притягательным взглядом ее больших светло-карих глаз. Она улыбалась, показывая ровные блестящие зубы, и эта улыбка волновала ему кровь, а голос пугающе проникал в душу.
— Но, по крайней мере, — осведомилась Мария, — вы довольны?
Чезаре взглянул на белый телефон, который сменил его тяжелого черного скарабея, и нашел наконец предлог, чтобы выплеснуть переполнявшее его напряжение. Реакция его была безрассудной, неожиданной для него самого, но он должен был сделать что-то, что помешало бы ему задушить в объятиях эту сводившую его с ума женщину, без которой он уже не мог обойтись. Как? Он, этот безжалостный критик Пациенцы, женившегося на актрисе, сам готов был потерять голову из-за какой-то служанки.
— Я не желаю в моем кабинете этот киношный телефон! — закричал он внезапно и, схватив аппарат, изо всей силы швырнул его на пол. Телефон разлетелся на куски, а сам Чезаре, глядя на его рассыпавшиеся на полу остатки, уже раскаивался за содеянное, но все же это освободило его от безумного напряжения.
— Вам не следовало делать этого, — прошептала Мария. Лицо ее было серьезно и спокойно. И эта сдержанность девушки сказала ему больше, чем любая истерика.
— Я сообщу вам, куда переслать причитающееся мне жалованье, — добавила она ровным безличным тоном.
— Я только сказал, что мне не нравится этот киношный телефон, — испытывая мучительное неудобство, попытался поправить Чезаре дело. — Все остальное очень даже хорошо.
— Я рада услышать это даже в случае, если я не буду больше работать у вас, — отчеканила Мария.
— Верни мой старый телефон, — приказал он.
— Спросите его у Амброджино. — Привычным легким движением Мария откинула назад голову.
— Ну, ладно. Я прошу у тебя прощения, — сказал он, беря ее за плечи и пристально глядя на нее. — Господи, ну чего ты еще хочешь от меня?
— Теперь ничего, — прошептала женщина, которая, казалось, внезапно поняла глубинную причину этой ярости.
— Хозяин здесь я, — напомнил он ей примирительным тоном. — И я решаю, кому работать у меня. Ты нужна в этом доме. И я благодарен тебе за все.
— Я рада, — тихо сказала она.
Подойди Мария ближе, Чезаре не удержался бы от поцелуя. Но она не двинулась с места, а он не посмел обнять ее. Мария отстранилась, и Чезаре отпустил ее. Их сейчас разделяла бездна, и они оба сознавали это.
— Мне лестно, что эти перемены одобрены вами, — сказала она, уже улыбаясь.
— Спасибо за нарциссы. В моем кабинете еще никогда их не было. — Он знал, что говорит банальные вещи. Но других слов он не находил для того, чтобы выразить свою нежность к женщине, о существовании которой еще несколько месяцев назад Чезаре Больдрани и не подозревал.
— Да, моя дорогая, — сказала Элизабет Лемонье, обращаясь к Марии, которую уже принимала за своего человека в этом доме, — завтра я возвращаюсь в Женеву.
— Погода хорошая, — заметила Мария, — поездка будет приятная.
— Я возвращаюсь в Женеву навсегда. — Мадам Лемонье взглянула на Марию, которая подавала шоколадный торт, потом на Чезаре, который сидел напротив нее в столовой, обновленной Марией.
Девушка едва не выронила поднос.
— Навсегда? — недоверчиво переспросила она.
Чезаре безучастно следил за разговором двух женщин. Тот факт, что его любовница приняла окончательное решение, казалось, не имел для него значения.
— Наступают плохие времена, — с улыбкой объяснила Элизабет. — Теперь никто не верит миролюбивым заверениям Муссолини. — На ней было шелковое платье цвета слоновой кости, с широкими рукавами, собранными на узкую манжету. Жемчуг на шее и в ушах переливался лунным блеском. — Мой банкир уверяет меня, что будет война, — добавила она, сообщая мнение мужа, которого всегда называла «мой банкир».
— Это правда, синьор, что будет война? — спросила Мария у Чезаре.
— Да, приближаются тяжелые времена, — нехотя подтвердил он. — Италия и Германия подписали Стальной пакт.
— Что это значит? — с беспокойством спросила Мария.
— Это значит, — объяснила ей Элизабет, — что Италия и Германия — союзники. А поскольку Германия после захвата Австрии и Чехословакии будет продолжать эту захватническую войну, рано или поздно и Италия окажется вовлечена в конфликт.
— Для меня все это сложно, — призналась Мария. Она поняла только одно: люди будут вовлечены в еще одну войну, развязанную другими. — Я думаю, мадам, — искренне сказала она, — что нам вас будет очень не хватать. — Она посмотрела на Чезаре, не понимая, как может он вести себя так равнодушно, ведь их многое связывало.
— А мне будет не хватать тебя, — сказала в ответ Элизабет. — И еще очень многого. Но думаю, всегда важно вовремя сделать выбор, правда, дорогой? — заметила она, направив стрелу в хозяина дома.
— Ну да… я понимаю… — Чезаре не находил нужных слов и под взглядом Элизабет как-то смешался. — Конечно, — снова начал он, — когда немецкие войска направляют на польскую границу свои танковые дивизии и тяжелую артиллерию…
— Да нет, дорогой, — Элизабет улыбнулась с вежливой иронией, — я имела в виду не то. — Она положила серебряную вилочку на фарфоровую тарелку с нетронутым куском шоколадного торта. — Я говорю о нашем личном выборе или, если хочешь, о моем. Важно понять, когда поезд пришел на конечную станцию. — Она говорила в обтекаемых выражениях, не очень понятных, Больдрани, однако, хорошо понимал ее.
— Это плохая для нас новость, — заметила Мария с грустью. — Я ведь многим вам обязана.
— Мне приятно, если я чем-то была тебе полезна, — ответила Элизабет. — Но я уверена, что больше ты во мне не нуждаешься. Думаю, что и синьор Больдрани это переживет.
Элизабет Лемонье была женщина тонкая, чувствительная, но в то же время не лишенная здравого смысла. Она умела соблюдать правила игры. Она любила Чезаре Больдрани, и чувство это еще не прошло, но особой душевной близости между ними не было, и любовь их не была слишком уж пылкой. Ради великой страсти можно разрушить брак, пренебречь неизбежностью войны, но связь, которая все больше походила на дружбу, не заслуживала подобных жертв. «Тем более, — подумала она, глядя на Марию и Чезаре, — что здесь рождается новая любовь». Кроме того, «ее банкир», муж, обожал Элизабет, а она его глубоко уважала.
