К самолету через взлетное поле почему-то бежали бегом. Чтобы потом, в духоте и жарище, простоять, не двигаясь, минут сорок.
В салоне Нина оказалась рядом с Донцовой, разглядела, что женщина это немолодая, с сединой в черных волосах, жгучими глазами и очень разговорчивая. Но о чем они разговаривали до того, как взлетели, Нина едва понимала.
А едва взлетели, Донцова сказала: – Пойду, Ниночка, вашего начальника соблазнять. Сами знаете, в какую он нынче гору попер, так что для будущего такой старой ведьмы, как я, данная симпатия будет очень полезна. Я уже разведала, что он суров, но справедлив. Пойду, потешу его самолюбие. Вы уж извините, но в данный момент я вам дорогу перебегу. У вас время еще будет.
Двусмысленное и язвительное замечание это Нину немного удивило, но она уже привыкла к той казуистической манере, в которой разговаривали и на Шаболовке все редакторши.
Через два часа приземлились в Софии. День выдался ослепительно солнечным, радостным, или так казалось Нине, поскольку Дронов, к примеру, как стартовал с брюзгливой улыбкой на жирных губах в Москве, так с ней и прилетел в Софию, всем своим видом подчеркивая, что участвует он во всем этом мероприятии через силу, против своего желания.
Когда прошли контроль и оказались на площади перед небольшим зданием аэропорта, обнаружилось, что их никто не встречает.
Дронов сказал кисло, будто лимоном уксус закусил:
– Не те пришли времена. Года три назад они тут шпалерами, словно официанты стояли, правительственные машины подавали. Дай Бог, чтоб теперь до Пловдива пешком не почухали.
Но пешком до Пловдива не пошли. Минут через сорок прибежали два чернявых мальчика, извиняться за опоздание не стали, объявили, что автобусов у них нет и до Пловдива поедут поездом.
В жаркие вагоны этого поезда понатолкались тесно, вместе с местными жителями. Одна нежданная радость заключалась только в том, что в дороге по вагонам начали разносить холодное пиво в бутылках.
Андреев взял пару, распечатал обе и одну протянул Нине.
– Не очень, конечно, это куртуазно, угощать даму пивом из бутылки, – сказал он. – Но шампанское будет вечером.
Пиво оказалось незнакомым на вкус и Нине не понравилось.
Пейзаж за окном неторопливо катившегося поезда, опять же к удивлению Нины, никакой особой экзотикой не отличался, да и вообще, как она убедилась, болгарская жизнь была почти такая же, как своя родная, в Москве и Подмосковье. Люди тоже все такие же, разве что чернявые и поулыбчивее, повеселее, чем в Москве последнего времени.
В Пловдив приехали при адской жаре.
Каждый получил по отдельному номеру, и этот первый в жизни отдельный номер в гостинице, номер, за который она не платила сама, а получила в качестве командировочного жилья, привел Нину в полный, восторг. Только позже она пришла к выводу, что он далеко не шикарен и не удобен, а поначалу казалось, что и ванна, и комната с круглым столом и двумя креслами, и достаточно широкая кровать – есть символы какой-то иной жизни, доселе незнакомой.
Когда устроились и собравшись вместе вышли на улицу, то Дронов опять затянул прежнюю унылую волынку:
– Да... Раньше во время этого фестиваля весь город только им и жил. Везде и афиши, и рекламы, и флаги стран висели. А теперь ничего. Невесть зачем приехали.
Он оказался не совсем прав. Когда их опекун, парень лет двадцати пяти по имени Бисер, вывел их на центральную улицу, пронзавшую весь небольшой городок насквозь, то оказалось, что там кое-где все же висели пестрые афиши, оповещавшие о фестивале, а над входом в центральный кинотеатр висели и флаги. Но публика в кассы не ломилась.
В этом же кинотеатре располагался и штаб фестиваля, где всем выдали небольшую сумму в болгарских левах. Расписываясь в какой-то ведомости, Нина никак не могла отделаться от чувства, что она занимает во всем этом деле не свое место. Получает не свои деньги, будет жить не в своем номере. Все это должно было принадлежать, быть может, так и оставшейся ей неизвестной Виктории Самойловой или еще кому-то, быть может, в этой поездке очень нуждающемуся.
Переводчик и опекун группы Бисер относился к своей работе с небрежением. Объяснил, что торжественное открытие фестиваля – завтра, в десять часов, сказал, что вся российская делегация занимает центральную ложу, всучил по программе фильмов, которые будут показывать, после чего исчез.
Когда снова вышли на центральную улицу, Дронов сказал:
– Кто куда, а я пошел отсыпаться.
– А достопримечательности посмотреть? – ехидно и с подковыркой спросила Донцова.
– Никаких достопримечательностей здесь нет, – пренебрежительно сказал Дронов. – Всего-навсего две. Памятник советскому солдату Алеше Скворцову, который, скорее всего, благодарные болгары скоро снесут, да еще на окраине древний то ли греческий, то ли римский театр. Памятник как памятник, а театров я таких столько нагляделся, что меня от этого пейзажа в сон бросает.
– Просто можно по городу походить, – предложила Нина. – Все-таки что-то незнакомое. Непривычное.
– Любопытство неофита, – вычурно выразилась Донцова.
Дронов глянул на Нину насмешливо и, печально вздохнув, с чувством сказал:
– Во всем мире настоящая экзотика только в одном месте: в благословенной и неподражаемой Венеции.
– Уж вы скажете! – засмеялась Донцова. – Это просто от того, что вы пресытились поездками за границу за госсчет.
– Что вы хотите сказать? – вспыхнул было Дронов.
Но она ответила миролюбиво:
– Только то, что сказала. Не каждый год нам всем ездить на Венецианский фестиваль, а надо побывать и на фестивале в Пловдиве. Тоже заграница, и представительная.
Дронов насупился, надулся, как клоп, упившийся крови, но от возражений удержался.
Для Нины было ясно, что в маленькой группке их тесно переплелись непонятные и неведомые ей отношения, в которые, по своему незнанию, лучше было и не влезать.
– А одной можно погулять пойти? – спросила она, ни к кому особенно не обращаясь.
Дронов опять засмеялся дребезжащим, снисходительным смешком:
– Можно, дорогая, можно! Теперь все можно! Времена, когда нам позволительно было ходить за границей только стадом, – миновали. Но мы с вами эти времена еще долго будем помнить, как благословенные.
Нина заметила, что Андреев при этих словах усмехнулся, Дронов ему был явно неприятен.
– Так я пойду? – спросила Нина, глядя на Андреева.
– Не заблудитесь, – коротко сказал тот.
Нина, оторвавшись от группы, через минуту почувствовала облегчение. Все-таки это были чужие и незнакомые ей люди, с которыми ее ничто не связывало и даже поговорить было не о чем. Точнее, Нина их просто боялась.
