Алёна снова оттолкнулась ногами от земли.
– Не расстроилась. Что она мне может сделать? Всё, что могла, уже сделала.
– Тогда что?
Пожала плечами. Потом сказала то, чего сама от себя не ожидала.
– Она моя сестра. – Михаил на это ничего не ответил, молчал, и Алёна продолжила: – Я бы так с ней никогда не поступила.
– Значит, всё-таки расстроилась.
– Просто в моей жизни всё не так, – рассердилась Алёна внезапно. Не на него рассердилась, не на себя, а на всю ситуацию в целом. В голове не укладывалось: как такое может быть? От этой самой злости, усмехнулась. – Как с самого начала не заладилось, так и понеслось.
Спрашивается: зачем она ему это рассказывает? Ни одному мужчине до этого не рассказывала, даже не мыслила о подобном. А Мише рассказала и про мать, и про свои злоключения в Москве. Много лет эти темы для неё самой были закрыты на семь замков с огромными печатями, вспоминать было неприятно, порой даже страшно. И казалось, что никто не поймёт, что её осудят и никогда не простят грехов, а Барчук всегда слушал молча, и никаких суждений не выносил.
– Я первое время её очень боялась, – сказала Алёна про сестру. – Она так похожа на мать. Привычками, повадками. Это было очень страшно. Кажется, я была совсем девчонкой, когда видела мать в последний раз, но я до сих пор помню запах её духов. Дешёвых и сладких. И не потому, что она меня обнимала, помню, как она прихорашивалась перед зеркалом перед встречей с очередным любовником, навивала себе кудри, ярко красила глаза, а потом прыскалась духами. Какой-то дешёвой, китайской подделкой. И Зоя была такой же, Миша. Когда она пришла ко мне в первый раз, я открыла дверь и увидела её… – Алёна даже задохнулась от эмоций, невольно поморщилась. – Мне в первый момент показалось, что кошмар моей жизни вернулся. И мне снова должно быть стыдно.
– За что тебе должно быть стыдно? Ты была ребёнком и никому ничего плохого не сделала.
Алёна вцепилась в перила детских качелей.
– За то, что я её не любила. – Она посмотрела на него. – Так ведь не должно быть, правда? Ребёнок не может не любить свою мать. А я её не любила. Не скажу, что ненавидела, но я никогда её не ждала, не плакала по ней, не скучала. Другие дети в детдоме плакали, даже ночами, и всегда ждали маму, мечтали, что их заберут домой. А я домой не хотела. Потому что я никого там не любила. Анна Вячеславовна говорит, что я чёрствый, бездушный человек.
– Кто это? – удивился Барчук.
– Мама Вадима.
Он пренебрежительно фыркнул.
– Нашла, кого слушать.
– Миша, она дипломированный психолог. Говорят, хороший специалист.
– Кто говорит?
– Люди.
– А, по-моему, она тебя не любит.
– Это тоже неудивительно. С чего ей меня любить? – Алёна многозначительно фыркнула.
– Вот! – Миша ткнул в неё пальцем. – Я же тебе с самого начала говорил, что ты сделала неправильный выбор!
– Зато ей нравится Зоя.
– Что опять же доказывает мою правоту. Хреновый из неё психолог.
Алёна рассмеялась.
– Да уж, ты всегда прав.
– Конечно, – проговорил он, не скрывая своего знаменитого высокомерия. – Я прав всегда. И говорю тебе: хватит себя казнить. Тебя послушать, так у тебя одной в жизни всё наизнанку. У каждого свои ошибки и форс-мажоры. Думаешь, мне не за что себя казнить? Например, тот же развод. Все считают, что я виноват. Столько лет прошло, а я до сих пор выслушиваю нравоучения. И от своих родителей в том числе. Мне пятый десяток, Алён, а мама до сих пор мною недовольна. Считает, что я испортился, закружился, запутался…
– В чём? – переспросила Алёна. Невинно моргнула. – В женщинах?
Михаил устало выдохнул и повалился на траву.
– Ещё одна.
Она тут же покачала головой, отказываясь.
– Я не собираюсь тебя ни о чём спрашивать.
Барчук голову с земли приподнял, взглянул на Алёну с явным намёком.
– А почему нет? Ты поспрашивай, поспрашивай. – Засмеялся. – Вдруг я отвечу?
– Я не уверена, что я хочу знать то, что ты собираешься мне рассказать.
– Ты ревнуешь?
Вопрос поставил в тупик, стало неловко, и Алёна отвернулась. Вновь принялась раскачиваться на качелях.
– Я не ревную, – сказала она, в конце концов. – Но знать не хочу. К чему мне это?
– В принципе, это правильно. Знать не зачем.
– Но перед бывшей женой тебе неудобно, да? – всё же не утерпела Алёна.
– На то она и бывшая жена. Всё-таки мы прожили двенадцать лет. А если бы Тоня была немного мудрее, может, прожили бы больше.
– Что значит, мудрее? – фыркнула Алёна. – Прощала тебя с большим рвением?
– Не прощала, скорее, понимала. А в её жизни был, да и есть только один мужчина, это Антон. И я должен был жить лишь для сына, ради сына. А я знал, что так нельзя. Потому что я знал, что вырастет при таком подходе.
– Антон ещё достаточно молод. Если ты будешь проводить с ним больше времени, он может измениться, – осторожно заметила Алёна.
– Измениться в чём? – переспросил Михаил. – Изменить своё потребительское отношение к жизни? К деньгам? Перестанет лениться и ждать выгоды от малейшего своего действия? Его так воспитали, понимаешь? Ты мне рассказываешь про себя, называешь себя чуть ли не испорченной, из-за того, что тебе с раннего детства пришлось самой о себе заботиться. Говоришь, что ты принимала неправильные решения, но, как я считаю, лучше пусть решения будут неправильными, чем их не будет вовсе. Вот я и пытаюсь сыну в голову вложить необходимость хоть каких-то действий и поступков. Парню двадцать лет, Алёна, а он за материн подол держится. Он в прошлом году жениться удумал, – Михаил сел, на Алёну посмотрел и усмехнулся. – Это было смеху подобно. Он пришёл ко мне и сказал: женюсь. Ну, я плечами пожал, хочешь, говорю, женись, совершеннолетний. А Тоня как узнала, профилактическую беседу провела, и всё желание жениться испарилось, вместе с невестой. Это нормально, Алёна?
– Я не могу тебе ничего на это ответить, – честно сказала она. – У меня не было такой мамы. А порой очень хотелось бы.
Михаил лишь сплюнул в досаде. И уверенно сказал:
– Мужик таким быть не должен, даже в таком возрасте. Я таким не был. И меня это злит.
– А Антон это чувствует.
Михаил помолчал, по всей видимости, обдумывал её слова. Затем плечом дёрнул.
– Может быть.
– А твоя бывшая жена так и не вышла больше замуж?
– Я же тебе говорю, в её жизни есть только один мужчина. Её сын.
Алёна кинула на Барчука многозначительный взгляд.
– А, может, ты ошибаешься?
– В смысле?
– Может, она до сих пор любит тебя?
Он уставился на неё, после чего мотнул головой.
– Странные вы, бабы, создания.
Алёна решила удивиться.
– Почему это?
– Вам в голову без конца лезет какая-то романтическая чушь. Всё ещё любит, ждёт и надеется. Любить и верить надо, когда к этому есть какие-то предпосылки. А когда всё закончилось, неважно по чьей вине, да и один никогда виноват не бывает, надо уходить и жить дальше. И на что ей надеется, если мы как до развода десять лет назад без конца лаялись, так и теперь продолжаем, только реже. Для Тони, по сути, особо ничего не изменилось. Я даю денег, появляюсь для того, чтобы она могла со мной от души поскандалить, чтобы ей было кого ненавидеть. Чем могу, тем помогаю. Хотя, если бы она вышла замуж, всё это с моих плеч свалилось бы. Но её такое положение вещей, судя по всему, устраивает.
– А ты почему не женился? – спросила Алёна как бы между прочим.
– А надо было?
От его насмешливого тона стало немного неловко. Алёна сама уже не рада была, что этот вопрос слетел с её языка. Но нужно было что-то отвечать, и она сказала:
– Это было бы логично. Когда вы развелись, ты ещё был достаточно молод, чтобы создать новую семью.
– Да, из одного водоворота попасть в другой, – деловито кивнул Миша. И тут же горячо воспротивился: – Нет уж. Я первые два года никак надышаться не мог, если честно. А потом… потом ещё родители… Мама без конца убивалась и сетовала по поводу того, что ребёнок растёт без отца, а я был весь в работе. И если бы ещё жену себе завёл, всем было бы совсем весело.
