«Боже! Откуда это? Зачем? Почему Ты показал мне это? Это что — опять моя смерть? Из-за меня?» Алиса оцепенела, мгновенно прозрев свою неизбавимую обреченность. Филипп, возможно Лукка, теперь Йохим. Ей суждено убивать любимых. Предупреждение, тревожный гонг бреда.
«Нет, на этот раз меня не провести. Я купила себе знание, заплатив за него очень дорого. Я должна спасти его и теперь — не струшу!» — прижимаясь к леденящему мрамору, крупно дрожа под тонкой рубашкой, она чувствовала как яростно сжимаются челюсти и наливаются тяжелой злой силой свинцовые кулаки.
«Силы небесные, земные — всякие — оставьте его! Он не со мной. Вы же знаете — мы чужие! Я сама, я одна — я не люблю его. Слышите? Он не нужен мне!..» — заклинала она кого-то в вышине, за стенами и потолком, за сереньким небосоводом, тронутым мутным рассветом.
Алиса выскочила из дома, не замечая затихшего было и вновь припустившего как из ведра холодного, подстегиваемого порывами ветра дождя. «Он не нужен мне, не нужен, не нужен, — твердила она, расплачиваясь за прокат «вольво». — Как я оказалась здесь? Откуда это сумка, деньги? Куда я еду? Подальше. Подальше. Мы чужие. Быстрее, быстрее — вниз, к морю, на край света, да хоть за край…»
Свинцовое море затаилась далеко внизу в узком просвете ущелья. И камни — глыбы, стены, отроги, скаты, завалы — холодные, мертвые, сошедшиеся вдруг с дождем в глумливой дурной вакханалии — окружали, теснили ее. Женский голос в репродукторе пел о роковой любви.
«Откуда столько камней и воды? О чем она поет? совно прощается… Почему апплодисменты? Кого же там радует смерть?»
В обступившем ее безумии все были сообщниками и врагами — голоса, несущиеся из репродуктора, потоки дождя, яростно набрасывающиеся на изнемогающие от натуги дворники и фары, мчащиеся навстречу. Сговор, травля, погоня. Алиса резко затормозила, но было поздно. Отчаянно взвизгнув тормозами «вольво» развернулся поперек дороги и юзом, с панической стремительностью беглеца, ринулся к обрыву. И тогда встречный автомобиль ловким маневром дорогого футболиста, поддел крыло «вольво» бампером, оттолкнув от гибельного края.
Визг скользнувшей по асфальту резины, рваный скрежет металла, стеклянные брызги разлетевшихся фар — и тишина.
Мотор заглох, переднее правое колесо продолжало медленно вращаться над обрывом, мерно сыпал по крыше угомонившийся вдруг дождь.
«Вы слушали «Травиату», записанную по трансляции из Метрополитен опера. Сейчас в Париже восемь часов утра. Передаем сигналы точного времени,» — трижды пискнуло радио.
— Уже восемь, а я все еще жива, — с ощущением тайной победы прошептала Алиса.
— И на этот раз, кажется, невредима. Кто-то там, за тебя, видать сильно молился, — раздался знакомый голос и над Алисой, осторожно приоткрыв дверцу, склонился мужчина. Смуглое лицо улыбалось множеством веселых, разбегающихся морщинок, в глубину огромных, расширенных критическим выбросом адреналина зрачков, медленно и нехотя, как в темный коридор бесконечности, отступал страх.
Йохим Динстлер спал уже одиннадцатый день. Его обнаружила хозяйка квартиры и поскольку жилец никак не хотел просыпаться ни к вечеру, ни на следующее утро, позвонила по телефону, указанному на персональной карточке доктора. Теперь он находился в отдельной палате клиники и консилиум специалистов, приглашенных Леже, пришел к единодушному мнению.
— Несомненно, один из видов летаргии, явления, увы, мало изученного. Нервное перенапряжение, сильный стресс, а может — и вовсе ничего подобного. Вы же знаете, коллеги, бывает и так: домохозяйка варит суп и засыпает с ложкой в руке как сказочная красавица, года, эдак, на три, — подвел итоги дискуссии доктор Бланк. — Помните тот случай в Марселе в конце 40-х? Человек приехал навестить стариков-родителей в голодный послевоенный город, прилег отдохнуть, а проснулся двадцать лет спустя, одиноким и богатым — его близкие переселились в мир иной, а мизерный счет в банке превратился в целое состояние. Что касается доктора Динстлера… Предпринять здесь, увы, ничего не возможно. Мы можем лишь наблюдать и поддерживать жизнедеятельность организма.
Так и поступили — наблюдали и ждали. Вся клиника — медперсонал и пациенты потихоньку бегали смотреть, как безмятежно, разгладив озабоченные морщинки на лбу, спал доктор с ритмическим сердцебиением, контролируемым приборами, и небывалым румянцем на посвежевших щеках.
— Молодцы, молодцы, девочки, — хвалил Леже опекающих спящего медсестер.
«Этак мы, в самом деле, откроем новую область медицины, — размышлял профессор, вглядываясь в лицо Динстлера. — Что-то я не замечал раньше этой горбинки на его носу и брови явно загустели… А упрямая складка губ? прямо Наполеон!.. Ну не придумываю же я в самом деле все это? Сколько раз разглядывал эти невнятные черты и думал: Эх, взяться бы за тебя, парень! Здесь подправить, там убавить… Как удивительно повлиял на него сон! «Гипнотерапия и красота» — надо об этом поразмыслить… Если он проспит этак «продуктивно» год, то хоть в Голливуд. Будем фиксировать процесс внешних изменений на фотопленку — интереснейшие данные!»
Но Йохим не успел подтвердить гипотезу Леже, проснувшись на тринадцатые сутки. Сел, огляделся, застегнул верхнюю пуговицу казенной пижамы.
— Здравствуйте, коллега Зендель, мы, кажется, сегодня еще не виделись, — поздоровался он с оторопевшей медсестрой. — Как я здесь оказался? Со мной что-то не ладно? Почему раздет? Медсестра замялась и попятилась к двери:
— Я лучше позову профессора!
— И принесите, пожалуйста, мои вещи! — крикнул Динстлер ей вслед. Что-то невероятное творится в этой клинике.
Леже пулей влетел в палату, тряс Динстлера за плечи, считал пульс, распорядился немедля измерить давление и сделать электрокардиограмму.
— Срочно — полное обследование! Черт! Фу ты, черт! Вот это сюрприз! не мог успокоится старик, разглядывая пробудившегося.
— Во-первых, профессор, перестаньте чертыхаться. Это… нехорошо. А во-вторых, объясните, что значит весь этот спектакль? Мы что — лишились своих пациентов и перешли на самообслуживание? — Динстлер сдернул с руки перевязь тонометра, закрепленного медсестрой. — Я абсолютно здоров. А вот что с вами, профессор? Боюсь, вам необходимо серьезно заняться нервами.
Леже насторожился. «Что-то не так, — думал он. — Этот голос, вернее, интонация, это лицо — ведь другое лицо! Меня не проведешь, я на этом деле собаку съел.» И Леже конфиденциально обратился в частное сыскное агентство, начав расследование. Он подозревал бог весть что и на всякий случай держался с человеком, проснувшимся у него в палате, как ни в чем не бывало. А это требовало выдержки, ведь профессор уже почти не сомневался, что мужчина с властной складкой у рта был самозванцем.
