Феодосия хотела было ринуться и поддержать Смерть за подруки, но вспомнила, что резвостью своею может усомнить гостью в необходимости прибрать ея, Феодосью, на тот свет. «Коли такая резвая, так пусть здеся еще поживет, поработает, может подумать Смерть. Ох, надобно недужной прикинуться»
Эту уловку знала вся Тотьма, но считалось при этом, что Смерти сий секрет неизвестен, и стало бысть, ее можно обмануть. Да что Тотьма! В семействе самих Строгоновых бысть такой случай. Захворал братец Зотеюшка, калится дрищаво, сиво, ну прямо дух испускает! Повитуха Матрена и рекши: надобно всем плясать, на гуслях играть да песни голосить! Среди ночи растолкали холопов, велели всем в коленца плясать, глумиться да хохотать на дворе вокруг хоромов. А повитуха Матрена, золовка Мария, Василиса и Феодосья принялись плясать возле колыбельки Зотеюшкиной. Смерть к хоромам приблизилась: что такое?! Смех, глумы, пляски под дудки да гусли! Не может быть, чтоб здеся помирал младенец! Видать, двором ошиблась. Но чтоб без дела не возвращаться, развернулась Смерть, зашла в соседний двор, через улицу, да там и прибрала другого младенца мужеского полу – чадце холопки-вышивальщицы. А Зотеюшка в тот же миг пропотел и мирно принялся отдаивать доилицу. Матрена ходила гоголем, и Строгоновы, узнав поутру, как ловко Смерть отвели от своего дома на чужой, примерно наградили повитуху кунами и черным соболем.
Вспомнивши сей случай, Феодосья слегка сгорбилась и приблизилась к Смерти, бессильно постанывая, всем свои видом показывая, что настал ея смертный час.
– Полежите, Смертушка дорогая, еще немного, пока я травяного навару наварю да лепешки из срединной сосновой коры в кипятке размочу. А не то у голодной-то у вас дрогнет коса в руке и не снесет головы новопреставленному, – слабым голосом промолвила Феодосья.
– И то верно, – согласилась Смерть и вновь присела на лежанку. – А ты сама-то чего, али занедужила? Больно голос слабый.
– Помираю аз, – радостно доложила Феодосия.
Смерть повела глазами.
– Помираешь? Что-то не припомню аз тебя в списках, – задумчиво пробормотала она.
– В каких списках? – заволновалась Феодосья.
И щепотка бузины просыпалась из ея перстов мимо каменного горшка, прямо в огонь, наполнив избушку сладким вонием.
– Где же мой узелок? – вытянув шею, вопросила Смерть.
– Вот он, – с поклоном вручила Феодосия черную изношенную котомку.
Смерть развязала узел, разложила его на коленях и развернула свиток полосок бересты, пергамента, бумаги, тряпиц. Все они были тесно покрыты письменами.
– Та-ак, раба Божья Феодосья, как по батюшке?
– Изварова Строгонова.
– Феодосья Изварова Строгонова… – несколько раз пробормотала Смерть, роясь в свитках. – Чего-то не нахожу… Нифонт есть, Акулина, Василий, Фрол, Амос, Карп, Олегия, Мария, еще Мария, а Феодосии нет.
– Может, обронили? – чуть не плача предположила Феодосья.
Смерть поскребла в заушенье.
– Не должно. Сроду такого не было, чтоб Господь назначил умирать, а я по вине своей раба не прибрала. Да я лучше лишнего на тот свет отправлю, чем назначенного провороню!
Феодосья испуганно закусила губу: «Леший меня дернул хайло открыть».
– Я в том смысле рекши, что не леший ли своровал список? Здесь всю ночь лесная нечисть глумилась и похотствовала. Аз сама видала – встретила их.
– Видала? А разбойника не встречала, который осину ищет?
– Нет, не довелось.
– Где-то здесь он, недалече. Аз, пока по вашей чаще пробиралась, не раз слышала его словеса. Удавлюсь-де на горькой осинушке, на самой вершинушке! Занесло же меня в пустыню!
– А вы только по густым местам идете?
– Истинно. Смерть по безлюдью не ходит. Ибо там нет мне работы. Поэтому отшельники иной раз так долго и живут. Им уж на том свете провиант назначен, а мне все не по пути в пустыню идти, кельи их искать.
Феодосия разлила зелейный навар из каменного горшка по туескам и, подав с поклоном один из них Смерти, с любопытством, неистребимым в ней никакими муками, вопросила:
– А зачем Богом назначено, что некие его рабы сами на себя накладывают руки?
Смерть отхлебнула горячего навару, блаженно вздохнула и с поучением взглянула на Феодосию:
– Господь нарочно дал человеку возможность самоубийства. Дабы человек мог преодолеть сие искушение! Чтоб не в смерти искал освобождения от тягот и напастей, не в пеньковом воротнике, а в молитве и вере в милосердие Божье! Потому как тело сгубить легко, а душе потом каково?
– Дереву Господь такого искушения не дал, – радостная от открытия, промолвила Феодосия. – Дерево не может на осине удавиться. И заяц не может. А человеку – дал. Потому что дорог Ему человек, и хочет Он его закалить!..
– Верно, чадце мое.
– Побайте мне про себя, про свой живот, – попросила Феодосья. – Когда еще доведется живую Смерть встретить?
– Чего обо мне баять? – с удовольствием начала Смерть. – Живу – об себе не думаю, а все об других. Иной раз случается и знатную особу прибрать.
– Неужто и царя – вы?.. – понизив глас, вопросила Феодосия и поглядела на руки Смерти, словно не веря, что одними и теми же дланями упокоятся и государь, и она, жалкая раба его Феодосья.
– А мне что царь Иван, что Ивашка подзаборный. Перед Смертью все равны. Смерть – не жена, её с порога не погонишь. Смерть расплохом берет. От неё не откупишься. Царь и народ – все в землю пойдет. Да мужику-холопу еще и лучше иногда на том свете: князь его в котле кипит, а он, раб, – дрова подкидывает. Иной царь в скудоумии своем еще размышляет, как сладко ночь проведет, а того не ведает, что любостраститься ему нынче со Смертью придется.
– А вы что же… – Феодосья смутилась. – Вы тоже… как всякая жена… у вас и лоно есть?
– Здрасьте! Али я на мужика похожа? Прости, Господи, мою душу грешную, да только иной сластолюбивый муж, как меня увидит, кричит: «Знаю, что перед смертью не надышишься, но позволь в последний разок с бабой смеситься!» Ну, я на него грешным образом взлезаю, да до смерти и скокотаю. Аз ведь и чадцев рожала.
– Чадцев?! – поразилась Феодосья. – И где же оне?
– Мертвые все на свет появлялись. Господь ко мне милостив, не допускал, чтоб чадца мои на этом свете маялись, лямку тянули да горбатились, сразу к себе, в царство Божие забирал.
– Вот и моего Агеюшку Боженька возлюбил – прибрал, когда ему и годика не было. А теперь и мой черед пришел…
– Что-то я никакого Агея не припомню, – пробормотала себе под нос Смерть. – Ты, Феодосьюшка, об сыночке своем не печалься: чем меньше жил, тем меньше грешил, тем скорее в рай попадешь.
– Это понятно. Меня другое гнетет: мне в наказание и другим женам в назидание – очадела-то аз в грехе, дал Господь Агеюшке смерть мученическую: волк его унес, – сказавши сие, Феодосья глубоко вздохнула, сдерживая слезы. – Так уж поплакать хочется, да повитуха Матрена сказала: коли будешь плакать, так все чадца на том свете играть будут, а твой Агеюшка – ведра со слезами таскать. Я уж и молчу, ни слезинки не проронила.
