– На том-то свете больно хорошо блаженствовать, а ты здеся сперва помайся да заслужи вечного счастья с сыном Агеюшкой настоящими делами, – от имени Его сама себе разъясняла Феодосья.
И задумала она сотворить божественно великий и прекрасный, как сам мир, крест! Дабы осенить им темные земли чудей шахтных в надежде, что свершится чудо – идолопоклонники подземные низвергнут своих поганых щурбанов, просветлеют душой и поймут, в конце-то концов, что Бог един! Ну не может быть, чтоб были оне такими непонимающими остолопами! Ведь не глупые оне – в подземельной деревне Феодосья видела даже календарь! Круглую деревянную дощечку – спил могучего дерева – кажинный день торжественно брал в руки самый перестарый старец. Круг сей был поделен на двенадцать колец по числу месяцев в году. Каждый месяц имел до шестидесяти дырочек – по числу дней и ночей в месяце. В дырочку был воткнут деревянный стерженек. Утром старик чудь передвигал стержень на дырочку вперед, а вечером – вновь. Ибо день и ночь одних суток у чудей были двумя разными частями бытия. И у таких-то острых умом людей – болваны деревянные наставлены на каждом шагу! Тут идолище в честь солнца, там – в поклон хозяину леса, у болота – болотному духу. И так-то на каждом шагу. Будто не единый Бог сотворил и лес, и болото, и реку. Отчего такая дикость?! Видно, оттого, что лукавый крепко держит их подземельное село в лапах, ведь все, что в темноте, как землянки, куда не проникает божественный свет, – его вотчина. А люди оне, хоть и без креста, вовсе не плохие, не злобные. Феодосью вон приютили…
– Но на какую глубину земной тверди простирается Его сила? А с какой начинаются уж владения дьявола? – раздумывала Феодосья. – Али на сажень в землю? Али глубже могилы начинается уж дьявольская вотчина? Но как же тогда ледник либо погреб с урожаем? Он под землей, но в нем силой Божьей хранятся пищное и питейное. А колодец? Его глубины от Бога либо от лукавого? Коли от Бога, так почто позволяет Он жить в студенцах колодезникам лешим? А соляные скважины в чьих владениях? А шахты с камнями самоцветными – сказывают, есть такие на Урале, – чьим волеизъявлением? Его али сатаны? А может, под вспаханной и засеянной пажитью Господь силен глубоко в глубь, а под болотиной или чертополошным пустырем не так мощен?
Размышления сии заняли у Феодосьи не один день. Но в итоге решила она, что, во-первых, Божьи владения проникают вглубь в тех местах, где на поверхности ухоженная человеком земля: пажить, огород, сад, хоромина, площадь. Стало быть, надобно облагородить поверхность над подземельной деревней чудей. Во-вторых, самое верное украшение – это крест. И во-третьих, глубина проникновения Божьей силы в черные глубины земные будет сообразна величине креста, что водрузит она на земной поверхности.
Сперва Феодосья замыслила воздвигнуть крест как можно более высокий вверх. Мыслился ей в мечтах крест высотой никак не меньше вавилонянской башни. Аж дух захватывало у нея, когда поднимала она главу к высокому небу и представляла крест, достающий тучное, как грудь кормилицы, белое кучевое облако. Прутиком вычерчивала Феодосья на песке чертежи, скорбея, что ея любимая чертежная готовальня осталась в доме мужа. Продумывая конструкцию, своим умом смекнула Феодосья, что для небывалой высоты крест должен иметь мощное основание.
– Березка тоненькая, так клонится, а дуб могучий в комле, так и стоит, как вкопанный, – рассуждала она.
Выходило, что крест, дабы устоял под облаками, должен бысть как огромная изба.
Феодосья даже нарисовала такую необыкновенную избу-хоромину и подсчитала, сколь много будет в ней венцов. Но что-то противилось в ее душе такой деревянной махине. Может, потому, что была она женщиной, и как всякая жена, не ценила грубую силу топора или молота, но восхищалась лепотой и искусной тонкостью работы.
И в один из дней пришло к ней откровение. Стоя на коленях лицом на восток, молилась Феодосья на утренней заре. Отмолившись, она опустилась сесть на пятки и оказалась вровень с кочкой, поросшей серебристой от росы стрельчатой травой. В траве прятался крошечный, с горошинку, цветок. А на ем сидела божья коровка с коровенком. Конечно, такое толкование, мол, сидит на цветике алом жучок со своим чадцем, было чересчур уж слащавым. Но могла ли мыслить по-иному семнадцатилетняя измученная жена, потерявшая свое первое и единственное любимое дитя, чадо ее Истомы? Разглядывая божью коровку и коровенка, слабо шевелившегося возле ее бока, Феодосья приблизила лицо к цветку и поразилась, сколь искусно был сотворен он Богом. Тонкий, как дуновение, крошечный, словно ноготок Агеюшки, лепесток, тем не менее был изящно вырезан, украшен зубчиками и изогнут. Тонюсенькая, тоньше Агеюшкиной реснички, но ровная, как стрелка, стояла тычинка. На кончике ее держались желтые пылинки. Пестик хоть и был мал, но видны были на ем бугорки. А в середке цветочка лежала капля росы, посеребренная изнутри, отразившая одну из семи небесных сфер, ту, на которой укреплено солнце. В устройстве небесном Феодосья разбиралась хорошо, не зря хранила она кусок шелка с вышивкой небесного мироздания. И осенила Феодосью мысля – сотворити над подземельной деревней чудей огромный крест из полевых цветов.
Наверное, решение сие полноводное охватило Феодосию слиянием вдалеке, в глубинах ея сознания нескольких рек мыслей ее. Одна река была бескрайней, как родные ее земли, Русь. Все на Руси широко и неохватно – окиян ли сиверский, тайга на востоке или степь на юге. И потому, наверное, розмыслы русичей не знают границ, уж как начнут мечтати, так за тысячи верст простирается мечта! Так и Феодосья, живи она в просвещенной Европе, где уж и телескоп был сотворен, и выяснено было, что земля вращается вкруг солнца, а вовсе оно на сферу хрустальную не приколочено золотыми гвоздиками, но земли тесные, застроены городами и мостами, наделены на клочки полей, не тот был бы у нея размах. Решила бы Феодосья сотворить крест крошечный, например, из земчузинок по шелку или из кружев, что плетутся в тиши не один год. Но Феодосья была русского необъятного духу. И крест потому решила возвести невероятного размаха. Второй рекой ея мыслей была природа. Только православной жене, окутанной лесами, реками и полями, как нательной рубашкой, могла прийти мысля о кресте из цветов. Более материальная баба европейская заказала бы крест каменный. А муж ученый из западного монастыря задумал бы богоугодное сооружение техническое, на века. А что цветы? Завянут. И никто не вспомнит тебя через год, не то что в веках. К счастью, Феодосья была напрочь лишена честолюбивых мыслей запомниться али прославиться. Нет, задача ее была скромной – попасть в рай к Агеюшке с Истомой. Ну а третья река ее мыслей наполнилась ночью, когда наблюдала она нощное небо.