— Очень рада, что смогла вам помочь, дорогая, но я всего лишь говорю то, что вижу в человеке. Дайте мне знать, как все обернется, а? — подмигнула она.
— Обязательно!
Джулия зашагала обратно к берегу, чувствуя, как у нее внутри зреет будущее. Ее рыжие волосы развевались на ветру, на далеком пляже начался фейерверк — завертелись «огненные колеса», рассыпая золотистые искры по вечернему небу. Джулия, смеясь, помахала рукой чайке, которая пронеслась над самой ее головой. Чайка отчаянно хлопала крыльями, борясь с ветром, потом грациозно развернулась и полетела прочь, в ту же сторону, в какую медленно двигалась Джулия. Сейчас она придет домой и скажет бабушке о своем решении, а завтра попытается связаться с Лайамом.
А потом?
Она не знала, что именно произойдет потом, — никто не знал. Но это не имело значения, Джулия думала лишь об одном — о невероятной удаче, о поразительном совпадении, о чуде. Ведь ей выпал один шанс из ста.
«Как ты узнала? — прошептала тогда Джулия. — Как ты определила, что я беременна?»
Нина уже почти догадалась тогда в мансарде, но Джулия заговорила о Кирилле с Полом и сбила ее с мысли. Позже, на кухне, видя, как внучка зевает, Нина пыталась вспомнить, где она уже видела эту усталость. На память пришло мамино лицо в то время, как она спала на софе в малой столовой, и потом, когда она лежала в гробу, плача ледяными слезами. Вспомнилась и Мэгги на вершине пагоды, с посиневшими губами и выкаченными глазами. Чье же это лицо? Веки молодой женщины налились тяжестью, глаза совсем слипаются, и вот она с трудом распахивает их снова…
Они сидели совсем рядом, и Нина, протянув руку, погладила внучку по щеке.
А потом ее вдруг осенило — Вера! Лицо Джулии напомнило Нине ее падчерицу, когда та носила Роберта. Вера сидела в залитой солнцем комнате. «Наконец-то! — прошептала она. — Это произошло: я жду ребенка. Мы хотели, чтобы ты узнала первой».
Шторы в спальне были раздвинуты, и Нина видела, как в вечернем небе прочертила дугу яркая вспышка, затем еще и еще одна — красная, синяя, желтая. Фейерверк у моря. Она знала, как красиво будут отражаться огни фейерверка в море, но не стала подниматься и подходить к окну, чтобы посмотреть. Вместо этого она повернулась к большой металлической шкатулке, лежащей возле нее на кровати.
Внутри шкатулки заключалась целая жизнь. Сверху лежала фотография — мама и тетя Лена в оранжерее, за ними виден ствол пальмы. Они сидят бок о бок, не ведая ни войны, ни смерти. Такие молодые, — мама умерла в тридцать восемь лет. «Между моим и твоим рождением у нее было несколько выкидышей, — рассказала Катя, когда Нина перебралась жить к ним в Ниццу. — Я знаю от Дарьи. Ей нельзя было больше рожать — это было опасно».
Под фотографиями лежали всякие мелочи, завернутые в папиросную бумагу: розовые ракушки, молочный зуб ребенка, перо чайки, шелковые цветы с первого бала Веры и Лиззи, самодельные открытки на день рождения, разрисованные детскими сердечками. В кусочке золотистого целлофана свернулись, перевиваясь друг с другом, две пряди волос; Нина могла различить их — Верины волосы всегда были чуть темнее.
В маленьком конвертике лежал фарфоровый египетский скарабей, купленный после того, как она потеряла браслет, который подарил ей Гарри. Она обронила его на пляже в Ницце, когда гуляла с девочками. Браслет просто соскользнул с ее запястья, и она далеко не сразу заметила это. Они обошли весь пляж, пытаясь отыскать его. «Мы найдем его, маман, не плачь!» Но браслет так и не нашелся, и на лицах девочек под соломенными шляпами отобразилось такое горе, что Нина утерла собственные слезы и повела их в английское кафе, где они до отвала наелись ванильного мороженого и начисто забыли о потере. Вернее, Нина думала, что девочки забыли. Но всего несколько месяцев назад Вера сказала: «Помню, как ты плакала однажды, когда мы жили в Ницце. Мы пошли на пляж, и ты потеряла какое-то украшение, сережку с бриллиантом, да? Я, бывало, часто фантазировала, как нахожу ее и возвращаю тебе или как кто-нибудь другой ее находит — какой-нибудь бедный, отчаявшийся студент. Он идет по пляжу и вдруг видит сверкающий бриллиант. Я воображала, как бы он обрадовался, как это изменило бы его жизнь…»
Развернув очередной сверток, Нина увидела изящный гребешок из слоновой кости. Она сразу же вспомнила, где нашла этот гребень — в маленькой парижской квартире Николя, на полу в спальне. Николь часто бывал в Париже по делам и держал эту квартиру уже много лет. Нина иногда составляла ему компанию. Однажды, когда она была там с ним, она уронила шпильку и, став на четвереньки, принялась шарить под кроватью. Тут-то она и наткнулась на гребень. Стоя на коленках, она вертела его в руках, глядя на оставшиеся в нем светлые волосы. Пришли на память слова Ивана: «У него скверная репутация. Скорее всего он будет изменять тебе».
Нина сжала гребешок в руке и стала ждать, когда же в душе поднимется гнев, а к глазам подступят слезы. Но ни гнева, ни слез не было. Они с Николем счастливы. Разве может какой-то гребешок изменить это? Возможно, он оказался здесь по невинной случайности, а возможно, и нет. Но даже если у Николя и есть связи на стороне, он, в отличие от Ивана, ведет себя осмотрительно и не дает ей повода почувствовать себя брошенной и нелюбимой. Гребень говорил о том, что в Париже у Николя, возможно, есть отдельная личная жизнь, но разве у нее самой нет собственной внутренней жизни, которая остается тайной для Николя?
Сидя на краешке кровати теперь, через полвека с лишним, Нина бережно завернула гребень обратно в бумагу. На дне шкатулки хранились документы и письма. Здесь были письма Ричарда и их переписка с Гарри. В последний раз Нина перечитывала эти письма много лет назад, но даже тогда у нее было такое чувство, будто она читает переписку незнакомых людей. Они были так молоды, они так надеялись и так страдали…
Нина отложила письма в сторону и взяла конверт с мексиканскими марками. В нем лежало скверно напечатанное на плотной бумаге свидетельство о смерти, пришедшее Кате в Мексику в 1927 году, через год после смерти их отца. «Он проткнул себе вилами ногу, — писала Катя, — и скончался от заражения крови в собственной больнице».
В годы, последовавшие за революцией, Нине с Катей в Ницце зачастую приходилось подбирать юбки и перебегать на другую сторону улицы, чтобы избежать оскорблений, а порой даже плевков в лицо. Лютая зависть снедала сердца людей: кому-то удалось сбежать из России с огромным богатством, а кто-то остался без гроша. Самые красивые из русских девушек отправлялись в Париж и устраивались работать манекенщицами у знаменитых кутюрье. А вот остальные, не такие красивые… Бывшие помещики и генералы становились уборщиками и официантами. Некоторые пытались открыть собственное дело, но, как правило, вылетали в трубу. «Русские ничего не смыслят в коммерции, — говорил Николь. — Хорошо, что мой отец был французом».
