Все это осталось за дверями операционной, все это было до наркоза и острой боли заживающего шва.
По утрам, в ванной, она подолгу разглядывала себя — обнаженную — в зеркале. В детстве она читала, что амазонки отсекали себе левую грудь, — так удобнее было натягивать тетиву лука… Единственной реальностью, оставшейся от прошлого, единственным существом, вызывавшим в ней приступы слепого бешенства и желание мстить, была Марианна. Во всем, что не получилось у Ирмы, была виновата она.
Сегодня «амазонка» Ирма попала бы в цель!..
Вот почему упоминание Доры ненавистного имени Марианны заставило Ирму вздрогнуть…
Дора встретила Марианну на выходе из кафе, с Джеймсом Кирогой, приемным сыном Ласаро Кироги. Красива, модно одета, весела…
— Ты уверена, что это Марианна Вильяреаль?
— Конечно…
— И эта гадина была с Джеймсом?
— С ним…
— Постой, но ведь ты не видела ее столько лет.
Дора не ответила, глаза ее забегали.
— Говорю тебе, это она.
Дора насупилась, поднялась из-за стола и вышла из столовой.
Ирма сжала кулаки.
Значит, она вернулась на ранчо! На то самое ранчо, которое ушло из-под самого носа Ирмы!
Ирма подошла к телефону и набрала номер ранчо Вильяреаль.
Трубку сняла Марианна.
— Слушаю вас. Говорите, я вас не слышу…
Ирма повесила трубку.
Дора долго не могла уснуть.
Она чуть не вскрикнула, столкнувшись с красивой, улыбающейся женщиной у входа в бар. Она солгала Ирме, что узнала ее по прошествии стольких лет, — Дора никогда прежде не видела Марианну. Никогда не держала в руках ее фотографию.
Но это лицо она знает, видит его каждый день на протяжении многих лет.
Зачем только она проговорилась Ирме!.. Ведь дала слово хранить в тайне то, о чем знали только… Нет, она даже в мыслях боялась нарушить обет молчания.
То, что Блас увидел на острове, убеждало его: режим дышит на ладан. Ни для кого в мире не было сомнений, что «бородатые» все еще остаются у власти не потому, что пользуются «любовью народа», а потому что им по разным соображениям попустительствуют.
Американцам выгодно иметь подобный жупел как пример бесславных «революционных преобразований». А латиноамериканские политиканы не прочь на словах поддерживать чахоточный островной режим, чтобы поддразнивать американских конкурентов.
Изможденные, плохо одетые люди, отсутствие рынков и магазинов, ужасающее снабжение, старая техника, изнурительные митинги, симуляция радости с тоскливым выражением глаз, — все это вызывало у Бласа двойственное чувство злорадства и сострадания.
Может быть, он привязался к Дульсе Марии потому, что угадал в ней родственную душу, презирающую подобие жизни, называемой кубинской революцией, и сострадающую своему маленькому измученному народу…
Теперь она была с ним откровенна, не скрывала своей неприязни к матери, к лживости политических лозунгов, ко всей этой абсурдной бесперспективной жизни…
По возвращении в Гавану труппу поселили в маленькой гостинице «Ведало».
Выступления шли успешно, Блас получил приглашение на гастроли от канадского импресарио и представителя русской концертной организации.
В молодежной газете «Бородатый кайман» написали о блистательном успехе молодой танцовщицы Виктории Хауристи, но не удержались от того, чтобы не пожурить ее за бесклассовый подход к экологической теме сегодня, когда известно, что ущерб природе наносят «индустриально развитые монстры».
Осталось дать еще пять выступлений. Через три дня труппа возвращалась в Мексику.
Блас имел телефонный разговор с Диди. По его словам и тону он понял: пока все в норме.
— Нашли ли убийцу Вивиан? — «озабоченно» спросил он.
— А как же! — «взволнованно» отвечал мужественный громила. — Себастьян ее и пришил!
— Какие выражения ты себе позволяешь! — «назидательно» сказал хозяин ресторана «Габриэла», напоминая своему помощнику о недопустимости подобного сленга. — Неужели тебе не жалко нашей Вивиан?
— Очень мне жалко ее, простите, ежели не так выразился. В общем, Себаса взяли. Пули-то, которые вытащили из Вивиан и Кики, одни и те же!
— Вот как! — «удивился» Блас. — Это значит, из ревности?
— Выходит, так!
— Позвони сеньору Луису Альберто Сальватьерра и передай от имени Виктории и… моего имени, что гастроли идут успешно. И, если можно, пусть он передаст сеньорите Бегонии, что номер с ее музыкой и словами в исполнении Виктории пользуется особым успехом…
О том, что «пули, вытащенные из Вивиан и Кики, были одни и те же», он рассказал Виктории, добавив, что попросил Диди передать от нее привет Бегонии через «попечителя» сестер — сеньора Луиса Альберто Сальватьерра.
В присутствии Дульсе Марии он заработал от Виктории поцелуй. Артистка спешила в ресторан, куда ее пригласил следовавший по пятам труппы аргенчилигуаец.
— Все же кто он, этот аргенчилигуаец? — вскользь спросил Блас у Дульсе Марии после ухода Виктории.
Она показала глазами на выход, и Блас понял, что разговоры на серьезные темы в гостиницах для иностранцев необязательны.
Впрочем, на пороге номера она громко поведала возможному микрофону:
— Не знаю, один из туристов, наверно…
Выйдя на Малекон, они уселись на парапет. Блас смотрел на волны, которые лениво разбивались об огромные камни, на детвору, забрасывающую леску в океан, и вспоминал свое гаванское детство…
— Так кто же он? — спросил Блас у Дульсе Марии.
— Думаю, он из тех, кто темными махинациями на континенте добывает деньги нашим седобородым вождям, чтобы они могли подольше удержаться у власти…
— Какими именно махинациями? — «наивно» спросил Блас.
— Не знаю… Торговлей оружием, наркотиками…
— Почему ты мне выкладываешь эти тайны…
— Ты спросил…
— А может быть, я не тот, за кого ты меня принимаешь…
— Откуда ты знаешь, за кого я тебя принимаю? — сказала она печально, прижавшись к его плечу. Он с замиранием сердца почувствовал, как дивно пахнут ее волосы.
— За кого же?
— Ты… кубинец? — спросила она, глядя на него снизу вверх.
За два часа до спектакля Блас и Дульсе Мария приехали на кладбище «Колон».
Город мертвых, тесно уставленный беломраморными склепами и крестами, производил внушительное впечатление. Своего мрамора на острове всегда было в избытке, фантазия скульпторов минувших веков и этого столетия сделала кладбище «Колон» одним из красивейших в мире.
