— Сегодня я могу остаться в городе, — проговорил он. — Я надеялся на то, что вечер мы проведем вместе.
Была уже вторая половина дня, и уличное движение, как заметила Мэг, стало оживленнее, прохожих стало больше и все они торопились по домам. Мэг никогда не торопилась домой. Ей незачем было спешить.
Она вспомнила о Зу. Подруга проведет эту ночь одна в своем гостиничном номере. В тревоге за сына. Мэг вспомнила о собственном решении уйти в отпуск, чтобы попытаться разобраться в себе и в своей жизни. Мурашки пробежали по спине. Мэг поняла, что они означают — возмущение. Она была возмущена тем, что Стивен ворвался к ней сейчас и ждет, что она бросит все ради него. Но… разве не того же хочет и она сама?
Она снова вспомнила про Зу и про свой план.
«Неужели есть среди нас те, которые получают то, чего они хотят?»
Вдруг все прояснилось. Все последние несколько недель Мэг хотелось умереть. Из-за Стивена. Из-за него же она не могла жить полноценной жизнью все долгие годы их разлуки. Мэг часто винила себя в том, что не родила тогда. Она обвиняла даже свою давно умершую мать. Это легко было — обвинять мать. Вообще легко обвинять матерей. Но теперь Мэг все открылось: жизнь ее не сложилась именно из-за Стивена. Любовь к нему, память о нем, отсутствие его испортили Мэг все. И, может быть, именно из-за того, что она не переставала думать о нем, ни один мужчина за все эти годы так и не смог сравниться в ее глазах с ним. Что мешало ей забыть о нем? Суеверный страх, что, если она это сделает, он никогда к ней не вернется.
Но теперь, если все-таки она твердо решила жить, дышать полной грудью, она не может допустить, чтобы все продолжалось так и дальше. Возможно, у нее никогда не хватит мужества рассказать ему об аборте. Это ее право. Но она знала также и то, что если не расскажет ему, если не поверит в его любовь настолько, чтобы рассказать, им не быть вместе. А сказать она не могла. И знала почему. По той же самой причине, по которой и сделала аборт: Мэг боялась, что Стивен бросит ее. Как ее собственный отец бросил мать, ибо посчитал, что она недостойна его любви. Поэтому Мэг тогда в Бостоне оставалось только упредить Стивена и бросить его, пока он сам ее не бросил. Ощущение одиночества казалось не таким мучительным, как ощущение своей отверженности.
Она повернулась к нему лицом.
— Завтра утром я улетаю, — сказала она. — Ты не вовремя.
Он некоторое время молчал. Стоял на месте и только смотрел на нее. Глаза его темнели, вокруг них и между бровями пролегли тонкие морщинки. На мгновение Мэг показалось, что сенатор Стивен К. Райли, которым восхищаются его избиратели, которого уважают коллеги и друзья, этот один из самых влиятельнейших людей в Америке, сломается.
Но он не сломался. Открыл дверь и вышел.
И Мэг снова осталась одна.
Прошло минут десять. Мэг по-прежнему стояла у окна и смотрела вниз, пытаясь разобраться в том, что произошло. Неужели это она сказала Стивену: «Ты не вовремя»?! Она так боялась, что он снова причинит ей боль, что опередила его в этом и сама сделала ему больно. Точно так же, как сделала это пятнадцать лет назад.
В одном у Мэг не было сомнений: в том, что она его любит. И ей казалось, что жить одной все-таки безопаснее, чем открыться навстречу любви.
«Но теперь тебе вовсе не обязательно быть одной, — напомнила она себе. — Ты заново начинаешь свою жизнь. Ты освободишься от комплекса вины и одиночества. Откроешь свое сердце друзьям и тому, что важно в этой жизни».
Мэг была настроена весьма решительно, но не могла не задаться вопросом: будет ли в ее сердце хоть когда-нибудь уголок для мужчины, чью любовь она сможет принять, кого сможет полюбить в ответ? Кого-нибудь, но не Стивена?
— Мэг?
Она резко обернулась. К ней без стука вошел Джордж Баскомб.
— Мы посоветовались и пришли к выводу, что шестимесячный отпуск больше отвечает интересам фирмы, чем отставка, — объявил он недовольным тоном, сложил руки на груди и подошел к окну.
«Больше отвечает интересам фирмы». Эти слова неприятным эхом отозвались в ее сознании.
— Конечно, — продолжал Джордж, — имей в виду, что мы можем вызвать тебя в любой момент, если возникнет какая-нибудь острая ситуация с теми делами, за которые ты отвечаешь. И еще. Нам кажется, будет лучше всего, если передать прессе, что ты берешь отпуск по семейным обстоятельствам.
Мэг устремила взгляд в спину этого коротышки:
— У меня нет семьи, Джордж.
Он обернулся. Лицо его побагровело:
— В таком случае придумай себе ее, черт возьми! Ты не пожелала расшифровать нам, что означают эти твои «личные обстоятельства», и нам остается только догадываться, что за этой формулировкой скрывается нечто, что газетчики могли бы использовать для того, чтобы бросить тень на нас всех, на нашу фирму. Но никому и в голову не придет что-то вынюхивать, если будет объявлено, что у тебя, скажем, заболел кто-то из родных.
— Значит, это все, о чем ты волнуешься, Джордж? Об имидже фирмы?
На секунду в ее сознании промелькнул образ Эйвери.
Джордж устремил на нее горящий взгляд:
— Фирма платит тебе зарплату, Мэг. Не забывай об этом.
Мэг покачала головой:
— Нет, Джордж. Если о чем и не стоит забывать, так это о людях. — Она обвела быстрым взглядом свой кабинет, один вид которого говорил о том, что его владелец добился в этой жизни профессионального успеха. Но вдруг эта комната показалась ей пустой, голой и враждебной. Мэг вновь перевела глаза на Джорджа. — Передайте, пожалуйста, компаньонам, что я благодарю их за проявленное по отношению ко мне участие, но я решила не брать шестимесячный отпуск.
Выражение, которое появилось после этих ее слов на лице Баскомба, было недвусмысленным: «Житья с бабами нет!»
— Я увольняюсь, — сказала Мэг, вглядываясь в его круглое лицо. Оно будто окаменело. — Мою долю можешь переслать мне на дом.
Джордж поправил галстук.
— Дура, — сказал он и вышел из кабинета.
Она проводила его взглядом, зная, что уже через несколько дней ее фамилия будет убрана с таблички на двери и с официальных бланков фирмы.
Мэг рассказала Данни о том, что ушла из фирмы, не раньше чем их самолет поднялся над землей на тридцать тысяч футов. За ночь она на удивление хорошо выспалась и восстановила душевное равновесие.
Он задумчиво пожевал холодный омлет, а потом сказал:
— Что ж, с твоей характеристикой можно будет стучаться в любые двери.
— На самом деле ты хочешь сказать, что Джордж был прав, когда назвал меня дурой. На самом деле ты хочешь сказать, что после нашей фирмы любая моя новая работа будет ступенькой вниз.
