Когда выдавались свободные часы и она не была вымотана физически до такой степени, что могла только спать и есть, сестра Лэнгтри часто думала о Майкле. И о Бенедикте. Однажды она рискнет и поедет в Мэйтленд, вместо ее обычного маршрута в Сидней. Она знала, что сделает это, но пока время не пришло. Рана ее еще не затянулась, но не в этом была причина, по которой она откладывала поездку. Она должна дать Майклу время понять, что его попытки в отношении Бена не увенчаются успехом. Работа в Мориссете научила ее, что таких людей, как Бенедикт, нельзя помещать в условия изолированной фермы, что им нельзя давать возможность замыкаться в себе еще больше, а это обязательно произойдет, если около него будет только одна живая душа, каким бы любящим и нежным сторожем эта душа ни была. В такой ситуации, как жизнь на ферме с Майклом, Бенедикту станет только хуже. Это очень тревожило ее, хотя она чувствовала, что вмешиваться бессмысленно, до тех пор пока время не докажет Майклу, что она была права.
На территории мориссетской лечебницы существовала тюремная больница для психически больных преступников; и вид этих возвышавшихся над деревьями темно-красных кирпичных корпусов с решетками на окнах, обнесенных высокой стеной, вселял в ее душу леденящий ужас. Там мог оказаться и Бенедикт, сложись события в душевой по-иному, но лучше в такое место не попадать. Так как же она могла порицать Майкла за его попытки спасти Бенедикта? Все, что она могла сделать для него, – это быть готовой к тому моменту, когда он обратится к ней за помощью или она сама решит, что может ее предложить.
Когда однажды вечером сиделку Лэнгтри уведомили, что в комнате для посетителей ее ждет человек, она сразу же подумала о Майкле. И раз он сумел разыскать ее, значит, по-видимому, очень в ней нуждается. Впрочем, это может быть и Нейл. Нейл, у которого хватает изощренности и денег, чтобы преуспеть в розысках кого бы то ни было. Это было бы очень похоже на Нейла – того нового, сдержанного Нейла, с которым она рассталась восемнадцать месяцев назад и который устал ждать и решил, что пришло время ему снова появиться в ее жизни. К тому же она прекрасно сознавала, что ее мать и он вполне могли где-то столкнуться, хотя в последнем письме матери ничто как будто на это не указывало.
Она направилась в комнату для посетителей, собрав все свое спокойствие и проигрывая в уме все варианты предстоящей сцены для двух разных людей. Ибо она знала, что будет очень рада видеть и того и другого.
Но личность, сидевшая в кресле вытянув ноги без туфель, оказалась сестрой Салли Доукин.
Сиделка Лэнгтри остановилась как вкопанная, прижав руки к груди.
«Господи, и почему это женщины всегда такие дуры? – думала она, приклеивая к губам улыбку, предназначенную для первого за все время ее пребывания в Мориссете человека, который не поленился найти ее здесь. – Все мы таковы, все живем мыслями о каком-нибудь мужчине. Можно месяцами подряд убеждать себя, что это не так, но только дай нам хотя бы малейшую возможность, даже намек на нее, и вот пожалуйста, он тут как тут, в мыслях, в душе и во всем».
Сестра Доукин широко заулыбалась, но не встала.
– Я здесь уже давно, просто не хотела вытаскивать тебя из отделения, поэтому я попила чайку в забегаловке в Вайонге и вернулась обратно. Ну как ты, Онор?
Сиделка Лэнгтри села в кресло напротив, все с той же неподвижной улыбкой.
– Я прекрасно. А ты как?
– Я? Ну, ты знаешь, я как тот мячик, который привязали к ракетке длинной резинкой. Не знаю только, кто дольше выдержит, я или резинка.
– Конечно ты, – сказала сиделка Лэнгтри. – Ты ведь у нас не подвергаешься порче.
– Скажи это моим ногам, а то я уже устала. Тебе они, может быть, поверят, – отозвалась сестра Доукин, окидывая грозным взглядом свои конечности.
– Ты и твои ноги! Есть же на свете вещи, которые никогда не меняются.
Сестра Доукин была одета в довольно поношенное, плохо сшитое платье, как это свойственно многим давно работающим сестрам, привыкшим появляться на людях во внушающем благоговейный страх крахмальном великолепии их формы.
– Ты очень изменилась, Онор, – заметила сестра Доукин. – Ты выглядишь намного моложе и счастливее.
Действительно, она выглядела не старше обычного возраста стажеров. Форма ее была почти такая, какую она носила в «Пи-Эй», с очень незначительными отличиями. Она носила платье в узкую фиолетовую с белым полоску, с длинными рукавами и высоким воротом, с отстегивающимися жесткими манжетами и воротничком. Фартук был точно такой же, белый, с глубокими складками, жесткий от крахмала, он полностью со всех сторон закрывал юбку. Нагрудник держался на широких бретелях. Изящная, очень тонкая талия была схвачена плотным белым поясом. И платье, и фартук доходили до середины икры. На ногах она носила черные туфли со шнурками на низком каблуке и черные плотные хлопчатобумажные чулки – такие же, как в «Пи-Эй». Правда, белая шапочка была не такая изящная, по форме она напоминала пирожок. Сиделка Лэнгтри прикрепляла ее на затылке шпилькой. Спереди проходила широкая плотная лента с двумя метками – это был специальный знак, указывавший, что она стажер второго года.
– Это из-за формы, – отозвалась сиделка Лэнгтри. – Ты же привыкла видеть меня без фартука и в косынке.
– Ладно-ладно, ты всегда выглядишь как игрушечка, что бы ты ни надевала.
– Добилась ты заместительства у себя на Северном побережье?
Сестра Доукин вдруг заметно погрустнела.
– Нет. Я не могла больше оставаться в Сиднее, к сожалению. Вернулась в Ньюкасл, в Королевскую больницу, потому что это близко от дома и я могла бы там жить. Как тебе работа?
– Очень нравится, – сказала сиделка Лэнгтри, и в лице ее что-то вдруг засветилось. – Конечно, совершенно не похоже на нашу работу в обычной больнице, хотя и у нас есть чисто медицинские проблемы. Никогда за всю свою жизнь я не видела столько случаев эпилепсии. Всем мы, к несчастью, не можем помочь. Но здесь я чувствую собственную значимость, чувствую, что я очень нужна. Как старшая медицинская сестра я теряю всякую связь с реальными людьми, больными, а здесь, кто бы ты ни была, ты прежде всего ухаживаешь за ними, нянчишься, помогаешь. Пациенты здесь почти что родственники. Ты понимаешь, что они пробудут здесь долго, так же долго, как ты, или даже дольше, если только не умрут при ухудшении состояния или от пневмонии – они ведь гораздо более хрупкие, чем люди с нормальной психикой. Теперь я это знаю. И еще хочу тебе сказать, Салли, если ты думаешь, что работа обычной сестры предполагает какие-то обязательства, попробуй-ка поработать сиделкой у душевнобольных. – Она вздохнула. – Жаль, что я не провела здесь пару лет, прежде чем попала в отделение «Икс». Сколько ошибок я наделала тогда только из-за своего невежества. Тем не менее лучше поздно, чем никогда, как сказал один епископ балерине.
