Спартак и адвокат молча обменялись взглядами.
— Дайте мне адрес, — попросил Спартак. — Я сам об этом позабочусь.
Когда они вновь остались одни, профессор д'Антони решил его предостеречь:
— Я думаю, вы под наблюдением. За вами, несомненно, следят уже давно, а уж с сегодняшнего дня не выпустят из вида ни на минуту. Если вы попытаетесь встретиться с графиней Сфорца, вас обоих арестуют. Одетту ищут, потому что она еврейка, а вас объявят врагом народа. Вы понимаете, что вам грозит?
Спартак подумал о Маддалене и о своих детях. Он и так уже рискнул слишком многим и не мог себе позволить подвергать опасности семью.
— А вы не могли бы взять это на себя, профессор? — спросил он.
— Ни в коем случае. Несколько лет назад мне пришлось вступить в фашистскую партию, чтобы сохранить работу и место на кафедре. Такую пилюлю проглотить нелегко, поверьте мне. Среди моих студентов в университете есть подонки, мечтающие меня спровоцировать. Они спят и видят, как бы загнать меня в ловушку. Некоторым приходится ставить проходной балл, хотя в учебе они безнадежные тупицы. Я давно уже утратил свое достоинство. И все же я цепляюсь за жизнь и надеюсь дождаться возвращения прежних порядков. Видите ли, синьор Рангони, я твердо убежден, что фашизм подписал себе смертный приговор, ввязавшись в эту войну. Он уничтожит нашу страну, но будет разгромлен. И вот тогда мы должны будем сказать свое слово. Но для этого мы обязаны остаться в живых. Это наш долг — беречь себя и свои семьи, прививать детям идеалы свободы. Именно они составят общество будущего.
— И как же нам дожить до этого будущего? — удрученно спросил Спартак.
— Стараясь не причинять вреда другим. Помогая тем, кто нуждается в помощи, по возможности скрывая свой позор. Мы лишены свободы действий, но, благодарение богу, сохранили свободу мысли, — сказал адвокат.
— Так что же это получается? Если мне нельзя встретиться с Одеттой и вам тоже, кто же это сделает? — Спартак никак не мог смириться с унизительным чувством бессилия.
— У плохих новостей длинные ноги. Графиня все узнает от своих друзей. И надеюсь, у нее хватит благоразумия не появляться здесь.
Адвокат приказал старому дворецкому закрыть виллу и рассчитать прислугу.
Спартак поехал в Равенну. Увидев груду обугленных развалин — все, что осталось от пенькопрядильни, — он не сумел сдержать слезы.
— Все погибло… — сказал ему Аугусто Торелли, часами бесцельно бродивший по пепелищу, не зная, что предпринять.
Несколько часов Спартак пребывал в странной прострации, будучи не в силах даже связать двух слов, чтобы как-то откликнуться на происходящее, но в конце концов пришел в себя и понял, что надо действовать.
— Дорогой Торелли, — решительно заговорил он, — мы найдем новое помещение, больше и лучше прежнего. Пенька, черт ее подери, пользуется огромным спросом, и этот пожар не поставит нас на колени. — Спартак даже нашел в себе силы улыбнуться.
— А если они подожгут и новое помещение? — в страхе спросил счетовод.
— Они этого не сделают, Торелли. Даю вам слово. — Спартак решил применить на практике советы профессора д'Антони.
— И надо же, чтобы все случилось в одну ночь, — продолжал сокрушаться Аугусто Торелли. — Графа убили, а фабрику сожгли.
— Известия о смерти графа уже дошли до вас? — удивился Спартак.
— Это напечатано в газете. Разве вы не видели?
Аугусто протянул ему местную газету. На первой полосе было напечатано известие о «зверском убийстве, совершенном неизвестными преступниками». Спартак прочел заметку. Репортер поддерживал версию убийства с целью ограбления. О пожаре в газете не было ни слова. Он позвонил Маддалене из городского автомата.
— Прошу тебя, займись конторой, — попросил Спартак. — Мне придется на несколько дней задержаться в Равенне и Котиньоле.
— Я возьму машину и приеду к тебе, — возбужденно предложила Лена.
Она не так давно получила водительские права, и Спартак подарил ей «Балиллу»[52].
— Не делай этого, Лена. Это слишком опасно. Оставайся дома, береги себя и детей, — приказал Спартак.
Последовали дни, наполненные лихорадочной деятельностью. Спартаку пришлось отправиться в полицейский участок и сделать вид, что он принимает версию случайного возгорания. Он был вынужден обратиться к нотариусу и официально оформить ликвидацию фирмы по причине смерти графа Сфорцы, одного из совладельцев, а потом сразу же зарегистрировал новую компанию с ограниченной ответственностью, единственным полномочным распорядителем которой был назначен Аугусто Торелли, в то время как сам Спартак выступил в скромной роли простого служащего. Торелли нашел новое заводское здание неподалеку от уничтоженного огнем, а Спартак сумел получить ссуды в нескольких банках.
Он вновь встретился с адвокатом д'Антони в Котиньоле. Нотариус Дзоболи созвал их для оглашения завещания Ардуино Сфорцы. По воле графа вилла должна была содержаться в порядке и находиться под присмотром Козимо на случай, если в один прекрасный день графиня Одетта сможет вернуться в Котиньолу. Все состояние графа было поделено поровну между Одеттой и его двумя детьми от первого брака. Определенные суммы были оставлены дворецкому Козимо и всем остальным слугам; в завещании были упомянуты крестьяне, работавшие в графской усадьбе в Луго и беднейшие прихожане из Котиньолы. Спартаку граф отписал лес в Тоскане, в местечке под названием Ле Кальдине, со всеми хозяйственными постройками.
Для Спартака это был сюрприз, заставший его врасплох. Он никогда не бывал в тех местах и не мог понять, почему именно на него пал выбор и что ему делать с таким странным наследством. Зачем ему лес в Тоскане, если он занимается пенькой и удобрениями? Мысленно Спартак дал себе слово съездить туда с Маддаленой и осмотреть все на месте, как только покончит с самыми неотложными делами.
Из Равенны тело графа перевезли обратно в Котиньолу. Здесь ненастным осенним днем состоялись отпевание и похороны.
На них собралась вся деревня, а друзья графа съехались со всех концов Италии. Не было только детей, которых известили о смерти отца телеграммой, и Одетты. Зато среди толпы топталось несколько полицейских в штатском, которым маскарад явно не удался. Гроб захоронили в фамильной часовне графов Сфорца. Дон Паландрана, совсем уже дряхлый и иссохший, дрожащим и слабым голосом вознес хвалу добродетелям благородного синьора, всегда проявлявшего щедрость и снисходительность к простым смертным, человека, чья безупречная порядочность навсегда останется примером для потомков.
