class="p1">Когда я ухожу, глупая мысль заставляет меня задуматься, говорила ли она с Максом о своем творчестве. Моё сердце ещё глубже опускается в груди. Я чувствовал, что мне была дарована привилегия, которой раньше не было ни у кого. Чувствовал себя таким чертовски особенным.
Глупец.
— Могу я это прочесть?
Луна замирает посреди своего гостиничного номера.
— Ты…хочешь прочитать, что я написала? — она заметно съеживается, задавая вопрос.
— Мне любопытно. Моя судьба в твоих руках.
— Не твоя, — она печально улыбается мне. — Только Бенджамина.
— И моя тоже, — заверяю я её. Остальные слова остались невысказанными.
Она прочищает горло.
— Эм, понимаешь… — начинает она, пытаясь увильнуть.
Она никому не позволяет читать то, что она пишет. Никогда. Она сказала мне это. Люди спрашивали, и она всегда говорит "нет". Ни её сестре, ни младшему брату, ни даже её издателю. Только после того, как она закончит.
— Дело в том, что…ладно, эм… — она кивает и тянется за телефоном. — Ты можешь прочитать это, но я ухожу.
Я хихикаю.
— Почему?
— Это трудно объяснить, — говорит она мне, замолкая на секунду. — В основном потому, что это немного смущает. И немного действует на нервы. И чертовски унизительно!
Луна стоит у края кровати, полностью, восхитительно обнаженная, доверяя мне своё тело, но не то, что она написала.
— Л, всё в порядке, — я не хочу, чтобы на неё оказывали давление, заставляя делать то, чего она не хочет. Хотя, по правде говоря, это немного задевает.
Недавно, когда я искал способы поддержать своего автора, я вспомнил одну ссылку, в которой утверждалось, что писательство — это очень личное. Большинство авторов отказываются давать кому-либо читать свои работы до тех пор, пока не будет написано и переписано множество черновиков. Большинство работ в их необработанном виде редко видит кто-либо, кроме человека, который их написал.
— Держи, — говорит она, протягивая телефон. — Я буду в ванной. Дай мне знать, когда закончишь.
— Ты правда уходишь?
— Да, — отвечает она, не глядя на меня.
— Луна, посиди со мной, пожалуйста.
Она присаживается на край кровати.
— Я не буду читать это, если тебе от этого неудобно.
Медленно она поднимает на меня взгляд.
— Правда?
Я киваю.
— И ты не будешь злиться?
— Конечно, нет, — я улыбаюсь. — Я думал у нас может быть что-то общее, но я понимаю необходимость уединения.
Луна прикусывает нижнюю губу, забираясь обратно в постель.
— Хорошо, — она прерывисто вздыхает. — Сейчас это никуда не годится, но ты можешь прочитать.
На моём лице появляется довольная полуулыбка.
— Ты уверена?
— Да, я уверена, настаивает она, стараясь, чтобы это прозвучало более убедительно. — Я хочу, чтобы ты это сделал.
Она прижимается своим теплым, мягким телом ко мне, обнимая меня за талию.
— Но я не могу смотреть, — быстро добавляет она, пряча лицо у меня на груди.
Широкая улыбка на моём лице никуда не исчезает. Даже если это нелегко сделать, она решает довериться мне и в этом. Я прижимаю её к себе и целую в макушку.
— Бесконечные темные небеса…
Маленькая ладошка взлетает, чтобы прикрыть мне рот.
— Генри, нет! Только не вслух! — я никогда не видел её такой красной.
Извиняясь, я тихо хихикаю и целую её в тыльную сторону ладони, прокладывая дорожку поцелуев вверх по руке.
— Прости.
— Тихо, про себя, пожалуйста, — настаивает она, и я делаю, как она просила.
Это короткий отрывок, и я быстро заканчиваю его читать.
— Мне нравится, к чему это ведет.
Она бросает на меня быстрый взгляд сквозь волосы.
— Правда?
Когда я дергаю за розовый локон, чтобы притянуть её ближе, её щеки краснеют.
— Правда.
Облегчение и гордость вспыхивают на её хорошеньком личике. Когда на её щеках появляются ямочки, я отбрасываю телефон в сторону и укладываю её на кровать. Ее хихиканье превращается в хриплые стоны, когда я целую её. Мне нравится, как она тает рядом со мной.
Те дни прошли.
ЛУНА
Чёрт. Я ненавижу это. Ненавижу свой мозг, свои мысли и чувства. Я до смерти боюсь позволить ему увидеть эту слабую и нуждающуюся часть меня, боюсь, что он поймет, что я не стою его времени.
Я должна сказать, что заболела и вернуться домой. Но я прекрасно понимаю, что у Генри осталось всего три съемочных дня. Именно поэтому я появляюсь на площадке. На него не только приятно смотреть, но я также боюсь, что больше никогда его не увижу, как только он завершит работу.
Сегодня сложная сцена. Кажется, у них ничего не получается. Расстроенная Сири вылетает со съемочной площадки. Генри остается со скрещенными на груди руками, уставившись в пол.
— Перерыв 5 минут!
Площадка довольно быстро пустеет. Я остаюсь, чтобы убедиться, что с Генри всё в порядке. Не то чтобы я собиралась спрашивать. Не сейчас, когда он знает, какая я трусиха.
Когда координатор по интимной близости выходит вперед, чтобы поговорить с ним, она зовёт дублера. Кто-то толкает меня вперед, на яркий свет съемочной площадки, и прежде чем я успеваю убить того, кто это сделал, я оказываюсь перед Генри.
— Спасибо, что ты здесь, — Винтер, координатор, одаривает меня доброй улыбкой.
— О, я не…
— Не волнуйся, тебе не нужно ничего делать или говорить. Ты просто помогаешь нам, заменяя Сири, — Винтер смотрит на Генри. — Давайте посмотрим, сможем ли мы разобраться в этой проблеме.
Генри кивает. Я вижу его краем глаза.
— Превосходно. С чего начнем? Ах, да. Вы идете вместе. Сначала вы оба делаете четыре шага.
Генри делает шаг вперед, и я делаю шаг вперед. Никто ничего не говорил о том, чтобы идти, чего, по-видимому, я не могу сделать в данный момент. Я чувствую себя так неловко. Свет такой яркий, и я слышу, как кто-то хихикает в окружающей нас темноте. Это очень похоже на Хейзел, и я знаю, кого мне придется убить позже.
— Вы держитесь за руки, — напоминает Винтер Генри.
Это происходит автоматически — он берет мою руку в свою. Всё ещё большую и сильную. Всё ещё теплую и безопасную. Не глядя на меня, он переплетает свои пальцы с моими.
— Вы идете вместе. Затем она останавливает тебя.
Я ничего не делаю. Моё сердце так сильно колотится в груди, что я больше ничего не слышу. Генри молчит, смотря на наши переплетенные руки.
— Она обнимает тебя.
Прерывисто вздохнув, Генри берет каждую из моих рук в свои и кладет их себе на талию. Дышать становится невозможно. Внутри меня разливается жар. Моё тело жаждало этой близости. Это удушает, и всё же этого недостаточно.
— Ты прижимаешься своим лбом
