Базельского собора, согласно которому христиане не должны были пользоваться советами еврейских врачей, эти папы и их кардиналы избирали себе преимущественно еврейских лейб-медиков. Кажется, что при тайной войне, интригах и отравлениях, которые со времени Александра VI были распространены в курии, где один в другом подозревало тайного врага, еврейские врачи потому предпочитались, что от них нельзя было ожидать, чтобы они вместо лекарства дали папе или кардиналу яд. Александр VI имел при себе еврейского врача, Боне де Лат, переселившегося из Прованса, который знал также астрономию, изготовил астрономическое кольцо и описание последнего на латинском языке посвятил папе, расточая ему чрезмерные похвалы. Позже Боне де-Лат стал также очень любимым лейб-медиком папы Льва X и имел влияние на решения последнего. Лейб-медиком Юлия II был Симеон Царфати, вообще пользовавшийся у него большим уважением; может быть, это был тот самый, который после вступления Юлия на престол обратился к нему с длинным латинским приветствием. Кардиналы и другие высшие князья церкви следовали этому свыше данному примеру и доверяли свое святое тело большей частью еврейским врачам. Так вообще тогда в Италии стали домогаться преимущественно еврейских врачей. По примеру этих пап, которые почти все были покровителями евреев, во многих северо-итальянских городах ста пи принимать еврейских беглецов из Пиренейского полуострова и Германии и даже мнимых христиан, вернувшихся обратно в лоно иудаизма, и давать им свободу сношений. Самые значительные еврейские общины в Италии, после изгнания евреев в Неаполе, образовались в венецианском и римском государствах путем прироста извне Италии: в первом, как в городе Венеции, так и в цветущем городе Падуе, во втором, как в Риме, так и в портовом городе Анконе. В совете этоистической венецианской республики в отношении к евреям господствовали два противоположных взгляда. С одной стороны торговый город не хотел лишиться ожидавшихся от евреев выгод и вообще начинать с ними ссору, чтобы не испортить свои отношения с их единоверцами в Турции (левантийскими евреями); с другой стороны венецианские торговые дома завидовали успехам еврейского купечества. Поэтому в венецианском государстве, смотря по тому, брало ли перевес в высшем совете синьории то или иное настроение, то угнетали евреев, то за ними ухаживали. В Венеции раньше, чем во всех остальных итальянских городах, в которых жили евреи, был устроен для них особый еврейский квартал, гетто (март 1516), в чем проявилось подражание ненависти к ним в Германии.
Переселившиеся евреи, испанские или немецкие, в среднем получили в Италия перевес над туземными; в раввинской учености, в общинных делах и иных отношениях всегда те задавали тон. Значительную роль играли вл. Италии потомки Абрабанела. Глава этого семейства, Исаак Абрабанел, был слишком надломлен страданиями и старостью, чтобы суметь сильно влиять в каком бы то ни было направлении; он умер прежде, чем определились отношения (лето 1509). Его старший сын, Леон Медигоу также имел небольшое влияние в своем кругу. Он был для этого слишком большим философом, мечтателем и идеалистом, поэтической натурой, которая неохотно занимается вещами этого мира; поэтому о нем ничего неизвестно с того момента, как он потерял должность лейб-медика главного капитана Неаполя. Влиятельным был только самый младший, из трех братьев, Самуил Абрабанел (род. 1473, ум. ок. 1550). В свое время он считался самым видным евреем в Италии и чтился своими единоплеменниками, как князь. Он один из своих братьев унаследовал от своего отца финансовую науку и, по своем возвращении из талмудической школы в Салониках (стр. 8), занялся, как кажется, ей и применять свои знания в области финансов при вице-короле Неаполя, доне Педро де-Толеда. В Неаполе он приобрел значительное состояние, отцеживавшееся больше, чем в 200.000 цехинов. Богатство он употребил на то, чтобы с своей стороны удовлетворить ставшей наследственной в его семье черте, известным образом потребности, заниматься благотворительством. Еврейский поэт, Саму ил Уске, набрасывает восторженное описание его характера и сердца, «Самуил Абрабанел заслуживает, чтобы его называли Трисмегистом (т. е. трижды великим): он велик и мудр в науке, велик в благородстве и велик в богатстве. Он всегда великодушен со своими сокровищами, помощь для несчастных своего народа. Он выдает замуж в бесчисленном количестве сирот, помогает нуждающимся, старается выкупить пленных, так что он соединяет в себе все те великие свойства, которые ведут к пророчеству.
Для увеличения его счастья небо послало ему спутницу жизни, которая явилась дополнением к его высоким добродетелям, и имя которой, Бенвениду Абрабанелу, современники произносили лишь с благоговейным уважением. Нежно чувствующая, глубоко религиозная и в то же время умная и мужественная, она представляла также образец просвещенного тона и благородного обхождения, чему в Италии придавалось больше значения, чем в остальных европейских государствах. Могущественный испанский вице-король Неаполя, дон Педро, разрешил своей второй дочери, Леонорг, дружески встречаться с Бенвенидой, чтобы первая могла поучиться у второй. Когда эта дочь позже стала супругой Козьмы II Медичи и герцогиней тосканской, она все еще поддерживала свои дружеские отношения с еврейской донной и дала ей почетное имя матери. Эта благородная пара, Самуил Абрабанел и Бенвенида, в которой взаимно соединились нежность, светский ум, теплая привязанность к иудаизму и дружеские отношения с нееврейскими кругами, была в одно и то же время гордостью и якорем спасения для итальянских евреев и всех тех, кому приходилось быть вблизи её. Хотя Самуил Абрабанел не был так талмудически образован, как это рисовал его поэтический почитатель, он все-таки был другом и покровителем еврейской науки. Он вместе со своей молодой мужественной женой пригласил в Неаполь (1518) на должность раввина убежавшего из Португалии, Давида ибн-Дхия, так как община была слишком мала, чтоб на собственные средства содержать такого. В доме Самуила Абрабанела образованный Ибн-Яхия читал рефераты о Талмуде и вероятно также о еврейской грамматике. Так он образовал маленький центр для еврейской науки в южной Италии. Однако Самуил отвел место и губительной кабале; это доказывает, что он не обладал ясным умом своего отца. В его доме кабалист Борух из Беневента, вероятно испанский беглец, читал рефераты о кабале и Зогаре, и, по предложению дурацки влюбленного в кабалистическую мистику кардинала Эгпдио из Витербо, способствовал тому, что бы она сделалась доступной христианским ученым. В кружке бывали и христианские люди науки. Ученик Рейхлина, Иоганн Алберт Видманштадт, человек большой учености и свободных взглядов, который первый в Европе обратил внимание на пользу сирийского языка, в этом кружке пополнил свои знания еврейской литературы.
Главная школа для изучения Талмуда или раввинской литературы в Италии была тогда в Падуе; но руководителями её были не итальянские, но переселившиеся немецкие евреи.
