для нужд своего культа, своих общинных служащих, призрения нищих, больниц и школ, но и для своих повинностей по отношению к государству. Государственные налоги, которые приходилось евреям платить, вначале были незначительны, подушная подать с каждого плательщика податей (charag) и нечто вроде раввинского налога, который община делила на три нормы в 200, 100 и 20 асиернов (4,2 дуката) для трех различных по состоятельности классов. Свободной от налогов была только семья врача Гамона. И в европейской Турции сефардские евреи вскоре стали руководителями еврейских общин, которые и приняли обычаи первых.
В первое время туземные евреи, представляя большинство, имели во всяком случае перевес над переселившимися. Должность верховного раввина, после смерти заслуженного, но не оцененного Моисея Капсали, занял потомок переселившейся, вероятно, из Греции семьи, Илия Мизрахи, заседавший, подобно своему предшественнику, в диване при султанах Баязете, Селиме I и, может быть, также Сулеймане, и являвшийся официальным религиозным представителем всего турецкого еврейства. Этот высокий пост он получил также за свою раввинскую и иную ученость и свой прямой, беспартийно справедливый характер. Илия Мизрахи (род. 1455, ум. между 1525 и 1527 г. г.) был воспитанником немецкой школы и, как ученик раввина Иуды Менца из Надуй, был глубоким знатоком Талмуда и строго-набожным человеком; но из-за этого он все-таки не был противником науки. Он знал и преподавал математику и астрономию, читал публичные рефераты о них, как и о Талмуде, и составил руководства по этим дисциплинам, бывшие настолько популярны, что были переведены на латинский язык. В юности он был горячей головой и вел спор с караимами в Турции. На старости Илия Мизрахи стал, наоборот, более снисходителен к ним и высказал свое влиятельное слово, чтоб отвратить от них несправедливость завзято-набожных. Некоторые мракобесы, именно из апульской общины в Константинополе, хотели насильственно нарушить дружеско-соседские сношения, существовавшие в течение слишком полустолетия между раввинистами и караимами. Они собрали членов своей общины и со свитком Торы в руках прокляли тех, кто впредь будет обучать караимов, как взрослых, так и несовершеннолетних, Библии и Талмуду или учить их даже лишь светским предметам, математике, естествознанию, логике или музыке; они прокляли даже тех, которые будут обучать их только азбуке. Слуги-раввинисты не должны были более поступать на службу в караимские семьи. Эти завзято-набожные имели в виду провести глухую стену между верующими в Талмуд и верующими в Библию. Небольшая часть константинопольской общины была очень недовольна этой нетерпимой мерой. Учителя-раввинисты, жившие до того времени доходами с уроков у караимов и имевшие в своих школах одновременно и раввинистских, и караимских воспитанников, жаловались на уменьшение и лишение заработка. Вследствие этого толерантные раввинисты Константинополя также собрались, чтоб уничтожить несправедливое проклятие, объявленное мракобесами. Но последние так нагло и так насильственно повели себя, приведши в синагогу, где должно было произойти совещание, толпу всякого сброда, снабженную дубинами, что собравшиеся не могли даже слова произнести. Так упорное меньшинство, вопреки протесту и добрым намерениям большинства, провело в торжественной форме постановление о проклятии. Тогда против этого, столь же необоснованного и беззаконного, как и насильственного, поступка решительно выступил раввин Илия Мизрахи и в ученом рассуждении развил, как несправедливо и даже противно Талмуду отталкивание караимов. Он ссылался при этом на авторитетное мнение гаона Гая и Маймонида, что раввинисты не только вправе, но даже обязаны относиться к караимам как к евреям. Он указывал мракобесам, что они своей нетерпимой строгостью приведут к упадку образования юношества, так как до сих пор соперничество и желание превзойти караимских сотоварищей служило поощрением раввинских учеников к занятиям. К концу Илия Мизрахи обращал внимание еще на то обстоятельство, что проклятие против преподавания караимам не достигнет цели, так как позже прибывшие в Константинополь испанские и португальские раввинисты и те, которые еще в будущем переселятся, не будут связаны этим, не должны будут обращать на это внимание и таким образом сумеют, как и прежде, встречаться с караимами.
Турецкие евреи имели в это время также нечто вроде политического представителя, поверенного Kahya или камергера, имевшего доступ к султану и высшим сановникам и пожалованного на свою должность двором. В правление Сулеймана носителем этого сана был Шалтиел, неизвестный в иных отношениях, но рисуемый благородным человеком. При всякой оказанной евреями в Турции несправедливости и каждом насильственном действии, в которых, при высокомерном отношении турецкого населения к иноверцам, евреям и христианам, при произволе провинциальных пашей и фанатизме христианских греков и болгар, никогда не было недостатка, кагия Шалтиел вступался за своих единоверцев и за деньги добивался при дворе прекращения обид. Он, должно быть, как-то провинился перед евреями, вмешавшись пристрастно в их дела или как-нибудь иначе, потому что все константинопольские общины (кагалы) торжественно приняли решение под угрозой отлучения от синагоги сместить его с должности. Но Шалтиел не только согласился на это смещение, но еще к тому же обязался за себя и своих детей не принимать без согласия общин сана кагиялика даже в том случае, когда султан принудит его к этому (октябрь 1508), что во всяком случае свидетельствует о его благородном образе мыслей. Однако спустя некоторое время евреи турецкой столицы сами поняли, как необходим им такой энергичный представитель, что польза, приносимая им его заступничеством, значительно превышает вред, который могли бы нанести им могущие случиться проявления произвола с его стороны. Кроме того султан настаивал на том, чтоб Шалтиел, которого, должно быть, любили при дворе, снова занял свою должность. Тогда представители и раввины всех константинопольских общин еще раз собрались и постановили отменить отлучение Шалтиела и опять признать его своим политическим поверенным (май 1520). Но они поставили ему некоторые условия, которым он подчинился; согласно последним важные касающиеся евреев дела он не должен был представлять на усмотрение султана или визирей бес» согласия общинных представителей и вообще должен был пользоваться своим положением исключительно только для блага еврейства. Некоторые злобные фанатики, «не учившиеся ничему порядочному, желавшие, чтоб невежественная толпа считала их святыми, лисята, которые портят виноградник Господа, готовые посеять лишь раздор» (как их рисуют), запротестовали против отмены отлучения и первого постановления. Вследствие этого раввины различных общинных групп должны были высказаться в пользу Шалтиела и его восстановления в должности. Помимо Илии Мизрахи, за него высказались Яков Там ибн-Яхияу Авраам ибн-Яиии, Иуда бен-Булат и другие, как испанские, так и немецкие представители раввината.
Второй по величине еврейской общиной Турции были Салоники (древняя Фесалоника), нездоровый город, привлекавший, однако, сефардских переселенцев. Главный поток последних направился в эту приморскую местность потому, что этот некогда греческий город представлял больше возможности мирных
