Когда большевики пришли к власти, их политика в отношении литературы определялась лишь желанием выпускать как можно больше хороших книг, доступных широким массам. 29 декабря 1917 года декретом, объявившим о создании Госиздата, наследие классиков русской литературы, срок авторских прав которых истек, стало собственностью государства, что в первую очередь весьма болезненно отразилось на частных издательствах, лишив их важного источника доходов. Дополнительный декрет от 26 ноября 1918 года объявлял, что вообще все произведения — как опубликованные, так и неопубликованные, живущих авторов или почивших — могут быть признаны государственной собственностью. Авторский гонорар определялся в соответствии с установленными расценками. В декрете от 29 июля 1919 года указывалось, что на правительство не распространяются установленные бывшими владельцами ограничения на переданные на хранение в музеи и библиотеки личные архивы умерших русских писателей, композиторов, музыкантов и ученых и т.д.64 В 1918 году многие частные библиотеки были конфискованы65. Таким путем шаг за шагом все наследие русской культуры переходило в собственность государства, то есть — Коммунистической партии.
Как уже говорилось, лучшие творческие силы России бойкотировали новую власть, а тем немногим, кто пошел на сотрудничество с ней, как Блок, Маяковский, Валерий Брюсов, пришлось ощутить на себе неприязненное отношение собратьев по цеху. Многие писатели предпочли тяготы и одиночество эмиграции удушающей атмосфере родного дома, среди них Иван Бунин, Константин Бальмонт, Владимир Ходасевич, Леонид Андреев, Марина Цветаева, Илья Эренбург, Зинаида Гиппиус, Максим Горький, Вячеслав Иванов, Александр Куприн, Дмитрий Мережковский, Алексей Ремизов, Алексей Толстой и Борис Зайцев. [Poggioli R. The Poets of Russia. Cambridge, Mass., 1960. P. 298; Kulturpolitik der Sowjetunion / Hrsg. O. Anweiler, K.H.Ruffman. Stuttgart, 1973. S. 193. Из перечисленных выше эмигрантов пятеро в конце концов вернулись в Россию: Эренбург и Толстой в 1923-м, Горький в 1931-м, Куприн в 1937-м и Цветаева в 1938-м. Эренбург, Горький и Толстой сумели приноровиться к сталинскому режиму. Куприн умер спустя год после возвращения, а Цветаева покончила с собой в 1941 году (См. также: Raeff M. Russia Abroad. New York—Oxford, 1990). Следует заметить, что Муссолини, чья культурная политика была много либеральней ленинской, наоборот, сумел привлечь к себе многих известных писателей, включая Луиджи Пиранделло, Курцио Малапарте, Джиованни Папини и Габриэля Д'Аннунцио. Даже писатели и художники, отвергавшие режим, находили для себя возможным жить в фашистской Италии, и эмигрировали очень немногие.]. Замятин, получивший разрешение эмигрировать в конце 20-х годов по специальному указанию Сталина, выразил чувства многих писателей-соотечественников, когда в 1921 году писал, что, если страна будет обращаться со своими гражданами как с детьми, боясь любого «еретического слова», «у русской литературы только одно будущее: ее прошлое»66. В мире, лишенном всякого смысла, этот парадокс стал излюбленным афоризмом. Блок, не пожелавший эмигрировать, но вскоре разошедшийся с большевиками, искал объяснение охватившему его при новом режиме творческому бессилию: «Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером... Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе»67.
Среди тех, кто остался, но не стал сотрудничать с большевиками, многие погибли от голода и холода. И если бы не заступничество Максима Горького, воспользовавшегося дружескими отношениями с Лениным, та же участь ожидала бы многих других. Горький считал Россию варварской страной, и поэтому ее интеллигенцию, каковы бы ни были ее политические взгляды, следует оберегать как бесценное сокровище. В Петрограде в экспроприированном доме богатого купца на углу Невского и Большой Морской он создал приют для писателей к художников. Среди обитателей этого дома (который прозвали «Сумасшедшим кораблем» из-за сходства его по вечерам, когда в окнах зажигались огни, с большим судном) были поэты Осип Мандельштам, Николай Гумилев и Владимир Ходасевич. Быт их был далек от роскоши — рассказывали, что один из обитателей пытался согреться, описывая тропическую Африку. И все-таки им удалось выжить.
До революции в России существовало множество литературных группировок, со своими творческими программами и манифестами. Из них только футуристы безоговорочно приняли большевистский режим. Футуризм зародился в Италии в 1909 году, и он стал главным союзником фашизма, и в основном по тем же соображениям русские футуристы сблизились с большевиками68. Они презирали исчерпавшуюся, бессильную и окостеневшую, по их мнению, традиционную культуру и жаждали новых форм, созвучных современной технике и ритму машинной эры. Манифест итальянского футуризма, написанный основателем движения Филиппо Маринетти в 1909 году и подхваченный его русскими продолжателями, призывал к уничтожению музеев и библиотек, к бунту, «агрессии», насилию: гоночная машина объявлялась прекрасней статуи Самофракийской Победы69. И в фашизме, и в коммунизме футуристов, прислушивавшихся не столько к голосу рассудка, сколько к душевным порывам, привлекало неприятие буржуазного образа жизни. Они видели в них только нигилизм, не распознав того духа насилия, который неизбежно, сметя с пути прежний порядок, вымостит дорогу тоталитаризму.
Вождь русского футуризма поэт Владимир Маяковский принял сторону большевиков, едва только они пришли к власти, и к середине 1918 года стал, так сказать, штатным сотрудником Луначарского. Еще задолго до 1917 г. он приветствовал надвигающуюся революцию, «святую прачку, которая смоет мылом всю грязь с лица земли»70. Как придворный поэт новой власти он поставил свой талант на службу большевистской агитации и пропаганде. В личной жизни, однако, он был прямой противоположностью «человека из коллектива», прославляемого этой властью. Самовлюбленный, «нарциссичный», он с самого начала литературной деятельности, в 1913 году, воспринимал себя заглавным героем: первая его пьеса называлась «Владимир Маяковский», первый стихотворный сборник «Я», а автобиография «Я сам». Его любовь к массам проистекала не из душевной симпатии к простому человеку, а из стремления понравиться ему, заслужить его похвалу. Он всегда стремился быть в центре внимания, ради чего устраивал скандальные постановки или хулиганские публичные выступления, во весь свой мощный голос горланя стихи, рисовал пропагандистские плакаты или в открытую жил с женой своего друга. Величайшим поэтом своего времени его не назовешь, но ни один поэт в XX веке не удостаивался таких почестей71.
Хотя новая власть щедро осыпала его лаврами, но ее вовсе не приводили в восторг выходки Маяковского и его друзей-футуристов. Ленин решительно не любил стихов Маяковского и о его знаменитой поэме «150 000 000» отозвался так: «Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность». [Литературное наследство. М., 1958. Т. 65. С. 210. Не более благожелателен к этому произведению Маяковского был и Троцкий, говоря, что «по замыслу [оно] должно быть титанично, а на самом деле, в лучшем случае, атлетично» (Литературная Россия. М., 1924. С. 114).]. Он требовал, чтобы стихи футуристов печатались не более двух раз в год небольшим тиражами, и желательно подыскивать им в противовес «надежных антифутуристов»72. Неприязненное отношение вождя повлекло такое же отношение к Маяковскому и футуристам со стороны партийного руководства73. Футуризм продолжал существовать только благодаря готовности его представителей прославлять режим и покровительству Луначарского. Футуристы оставались единственным литературным течением, на которое большевики могли положиться в первые годы после революции. Это обеспечивало им покровительство государства, которым они воспользовались в борьбе со своими литературными оппонентами74. Когда к власти пришел Сталин и продемонстрировал невиданные высоты мании величия, Маяковский покончил жизнь самоубийством (1930).
Истинным любимцем новой власти был вовсе не Маяковский, а поэт крестьянского происхождения Демьян Бедный (настоящее имя Ефим Придворов). Он слагал большевистские агитационно-пропагандистские стихи, зарифмовывая политические лозунги, призывающие рабочих ненавидеть и убивать. Солдат, служащих в Белой гвардии, он призывал истреблять своих офицеров:
«Смерть гадам! Убейте их всех до единого!
Покончив с проклятыми гадами,
В одиночку, полками, отрядами,
Избавясь от гнета господской орды,
Все в братские наши вступайте ряды!»75.
Такие вирши публиковались в газетах, расклеивались в виде листовок и разбрасывались с самолетов. Троцкий превозносил Демьяна Бедного за то, что «в его гневе и ненависти нет ничего дилетантского, он ненавидит хорошо отстоявшейся ненавистью самой революционной в мире партии». В заслугу ему Троцкий ставил и то, что «Демьян творит ведь не в тех редких случаях, когда Аполлон требует к священной жертве, а изо дня в день, когда призывают события и... Центральный Комитет»76. Утверждали, что в боях под Петроградом в 1919 году «Коммунистическая марсельеза» Демьяна Бедного заставляла поворачиваться бегущих с поля боя красноармейцев и встречать врага лицом к лицу. Д. Бедный всегда готов был обрушить свой «поэтический» гнев на сиюминутного врага большевиков — Учредительное собрание, меньшевиков и эсеров, Клемансо и Вудро Вильсона. (Шутили, что после переименования Петрограда в Ленинград Демьян требовал, чтобы произведения Пушкина были названы его именем77.)
