Но так или иначе, сомнительно, чтобы даже величайший генерал-кондотьер смог остановить наступление французской, немецкой и феррарской армий, которые, встретившись к югу от Леньяго, быстро заняли Эсте и Монтаньяну и прорывались к Виченце с севера. Андреа Гритти не смог организовать серьезного сопротивления и отступил на восток. 24 мая герцог Ангальтский ввел своих людей в город. Второй раз за год жители Виченцы были вынуждены признать императора своим повелителем.
Они сделали это не очень охотно. Они знали, что герцог Ангальтский зол на них и обижен за недавнее поражение.
Теперь он на них отыграется. Многие из горожан бежали вместе со своими женами, детьми и самым ценным из имущества в Падую или Венецию. Те же, что остались, не могли заплатить жестоких штрафов, которые на них возложили. В довершение всех бед по улицам теперь шатались пьяные германские наемники, расхищая и грабя все, до чего могли дотянуться. Начался новый исход жителей, во время которого больше тысячи беженцев нашли приют в огромной пещере, глубоко уходящей в гору Монте-Берико. Лучше бы они остались в Виченце. Вскоре банда французских наемников открыла их убежище и в поисках поживы приказала всем выйти. Они отказались, и тогда французы разожгли у входа в пещеру большой костер и наполнили ее дымом. Пишут, что один мальчик нашел трещину в скале, через которую поступало достаточное количество воздуха. Это его спасло, а все остальные задохнулись, их тела раздели и унесли все ценное, что нашлось в пещере.
Справедливости ради следует добавить, что когда об этой жестокости узнали во французском лагере, виновных жестоко наказали. Знаменитый рыцарь Баярд — тот самый рыцарь без страха и упрека, который принял участие в главных французских кампаниях в Италии со времен прихода Карла VIII в 1494 году — повесил двоих предводителей перед входом в эту пещеру. И наказали не только их. Но злодеяние совершилось. Весть о нем облетела Северную Италию, и отношение к пришельцам переменилось. Престиж Франции потерпел такой урон, от которого она еще не скоро оправилась.
Но урон Венеции, потерявшей Виченцу, а через две недели и Леньяго, был гораздо серьезнее и не предвещал ничего хорошего. Войска лиги, с Максимилианом или без него, были сильны. Их скорость и натиск — ужасающи, боевой дух высок. Собственная армия Венеции, в которой не хватало ни солдат, ни командиров, отступала. Кампания едва началась. Какие поражения принесет она, прежде чем закончится? Конечно, следующей целью станет Падуя. Если Падуя падет, каковы шансы удержать берега лагуны? А если они отойдут врагу, останется ли неприкосновенной сама Венеция, как было в прошлые века? За последние 20 лет она уже получила неизлечимые раны — лишилась торговли с Востоком и собственной империи на западе. Если честь свою она сохранила (более или менее), то репутация пострадала. Финансы находились в критическом состоянии, и перспектив улучшения не предвиделось. Враг стоял у ворот, на что же было надеяться?
Но даже теперь обычный, неискушенный посетитель города не заметил бы неладного. Никогда Венеция не выглядела более величественно. Самый темный период истории, ту мучительную декаду, когда республика находилась в шаге от гибели, венецианский гений встретил в своем расцвете. Именно тогда семидесятилетний Джованни Беллини работал над одним из своих последних и прекраснейших образов — святого Захарии. Его брат Джентиле вместе с другими художниками писал «Чудеса истинного креста», хранящиеся сейчас в Академии. В это время двадцатилетние Джорджоне и Тициан вместе работали над Фондако деи Тедески — в этом здании теперь расположена почтовая служба, — покрывая его фресками, от которых, увы, не осталось и следа. Карпаччо творил девять своих возвышенных полотен, которые сделали скуолу да Сан Джорджо дельи Скьявони всемирно известной. Пьетро Ломбарде с сыновьями наносили последние штрихи в церкови Санта Мария деи Мираколи, а Мауро Кодуччи заканчивал фасады церквей Сан Дзаккария, Санта Мария Формоза и скуол Сан Марко и Сан Джованни Еванджелиста.
В это же время Венеция превратилась в интеллектуальный центр Италии. Прошло тридцать лет с тех пор, как дож Кристофоро Моро выдал в 1490 году первую лицензию на печатание книг. Теперь в городе печаталось больше книг, чем в Риме, Милане, Флоренции и Неаполе, вместе взятых. Еще в 1490 году репутацию города как центра книгоиздания поднял великий печатник и гуманист Теобальдо Пио Мануцио, более известный как Альд Мануций, который поселился в Венеции. Установив свои прессы на площади Сан-Августино,[233] он посвятил себя делу, занявшему его последующие 25 лет: редактированию, печати и публикации полного канона греческой классической литературы. Издательство называлось «Академия ди Альдо», оно объединяло виднейших ученых того времени. В течение нескольких месяцев в него входил даже Эразм Роттердамский, ставший близким другом семьи Мануцио (хотя он и находил их обеды несъедобными). Успех предприятия был таков, что до своей смерти в 1515 году Альд выпустил под своим фирменным знаком с дельфином и якорем не меньше 28 изданий греческой классики. Благодаря ему книги стали доступны не только богатым. Они продавались дешево и в таких количествах, которые до этого и представить себе было нельзя. Немецкие и фламандские купцы быстро наладили экспорт книг в Северную Европу. За годы Камбрейской лиги бедствия, которые терпела республика, никак не сказались на ее активности.
И конечно, венецианцы, богатые и бедные, образованные и невежды, не забывали веселиться. Как замечает в своем дневнике Джироламо Приули, карнавал 1510 года праздновался с такими многочисленными увеселениями, фейерверками и маскарадами, будто в город вернулся золотой век. На праздновании свадьбы Франческо Фоскарини ди Николо и дочери Джованни Вениеро, главы Совета десяти, за ужин сели 420 гостей, затем последовал причудливый бал-маскарад с певцами и танцорами, театральными представлениями, шутами и акробатами. Все это продолжалось, пока не поднялось солнце.
Одежда горожан становилась все более и более богатой, несмотря на периодически принимаемые правительством законы против чрезмерной роскоши. Неоднократно историки последующих времен предполагали, что венецианцы, купаясь в роскоши и удовольствиях, пытались таким образом бороться с отчаянием и забыть о тех неприятностях, которые происходили вокруг. Но такое мнение совершенно не вяжется с традиционным характером этого народа. Они ничего не забывали и не пытались это сделать. Когда 16 мая 1510 года ужасный шторм выбил большое стекло в окне зала Большого совета во время заседания сената, собравшегося там из-за страшной жары, и одновременно сломал крыло у льва святого Марка, сидящего на колонне Пьяццетты, многие (в том числе и Марино Сануто) поспешили увидеть этом страшное знамение грядущей катастрофы. Но праздникам венецианцы всегда отдавали должное. На протяжении всей своей истории они любили красоту и торжественность, и никогда этого не стыдились. Потеря империи, прекращение торговли, даже гибель их любимой республики — все эти ужасные события не казались достаточной причиной сменить вековые обычаи. Напротив, если Венеции предстояло погибнуть, она предпочитала погибнуть как жила — прекрасно, во всем своем блеске.
Глава 32
НЕПОСТОЯННЫЕ СОЮЗЫ
(1510–1513)
Эти французы лишили меня аппетита… По Божьей воле Италия должна быть освобождена от их власти.
Высказывание папы Юлия II, приведенное в письме венецианского легата
Но Венеция не погибла. Похоже, альянс, созданный врагами против нее, неожиданно распался. Максимилиан, несмотря на свои обещания и после бесконечных отсрочек и увиливаний, продолжал, как говорит Эразм, «сидеть у себя за печкой» и попросту никуда больше не вмешивался. Король Людовик был основательно выбит из колеи произошедшей в мае смертью кардинала д'Амбуаза, своего ближайшего советника и главного вдохновителя итальянских походов. Хотя наиболее яростным разжигателем войны был отнюдь не германский император или король Франции, а римский папа. В разгар лета 1510 года он резко поменял политику Ватикана, определив новые приоритеты. Его счеты с Венецией были сведены, теперь наступил черед Франции.
По всем критериям действия папы Юлия II были недостойными. Подбив французов выступить против Венеции и бессовестно используя их ради собственных целей, он непозволил им получить награду, которую сам же пообещал. Напротив, он ополчился против них со всей яростью и злобой, которую прежде проявлял по отношению к венецианцам.[234] Не довольствуясь этим, папа также начал новые переговоры с императором Священной Римской империи, пытаясь восстановить Максимилиана против своих бывших союзников. Слова папы, которые постоянно вспоминают защищающие его потомки, о том, что конечной целью его политики было освобождение Италии от чужеземных завоевателей — в чем, кстати, папа особенно не преуспел, — были бы гораздо убедительнее, если бы Юлий II не пригласил в Италию европейские армии всего лишь для усмирения какого-то одного итальянского города, каким бы большим и влиятельным тот ни был.
