По всем критериям действия папы Юлия II были недостойными. Подбив французов выступить против Венеции и бессовестно используя их ради собственных целей, он непозволил им получить награду, которую сам же пообещал. Напротив, он ополчился против них со всей яростью и злобой, которую прежде проявлял по отношению к венецианцам.[234] Не довольствуясь этим, папа также начал новые переговоры с императором Священной Римской империи, пытаясь восстановить Максимилиана против своих бывших союзников. Слова папы, которые постоянно вспоминают защищающие его потомки, о том, что конечной целью его политики было освобождение Италии от чужеземных завоевателей — в чем, кстати, папа особенно не преуспел, — были бы гораздо убедительнее, если бы Юлий II не пригласил в Италию европейские армии всего лишь для усмирения какого-то одного итальянского города, каким бы большим и влиятельным тот ни был.
В любом случае, была и другая причина для столь внезапной смены политического курса — возможно, не столь красивая, но гораздо более убедительная. Впервые имея в своем распоряжении сильное Папское государство, теперь Юлий II был решительно настроен расширить его границы путем аннексии герцогства Феррара. Герцог Альфонсо д'Эсте в течение прошлого года был, несомненно, полезен, но затем он стал не многим более, чем агент французского короля, причем связи герцога Феррарского с королем Франции тем больше укреплялись, чем больше отдалялся от них папа. Герцогская солеварня в Комаккьо была прямым конкурентом для папской солеварни в Червии. А будучи мужем Лукреции Борджиа, герцог являлся зятем Александра VI — в глазах папы Юлия II одного этого было более чем достаточно, чтобы его уничтожить.
И еще, сколько бы мы ни обсуждали преимущества или причины запутанной политики Юлия II, один факт остается очевидным: если ранее он был главным инициатором унижения и ослабления Венеции, то теперь он внезапно стал ее избавителем. Папа не только выступил тем могущественным защитником, которого Венеция так отчаянно искала, но сделал это по собственной инициативе. Теперь республика могла — легко представить, с каким облегчением — выйти из игры. Она больше не являлась главным действующим лицом. В основном это была война между папой и королем Людовиком, где задачей Венеции было теперь всего лишь предоставить всю возможную помощь своему неожиданному новому союзнику.
Их первое совместное предприятие, попытка в июле с помощью объединенных сил флота и армии выбить французов из Генуи, закончилось неудачей; но к тому времени венецианская армия в Венето и Полезине уже почувствовала преимущества нового руководства. Слухи, что армия из 15 000 швейцарцев, которых папе удалось нанять в мае, по пути на Феррару собирается захватить Милан, послужили причиной стремительного возвращения Шомона с большей частью его армии к Милану. И хотя герцог Ангальтский и часть французских войск остались и продолжали оккупацию занятых территорий, у них больше не было достаточных сил, чтобы помешать венецианцам вернуть большинство городов в Тревизано. Тем временем папа, ничуть не обескураженный неудачной попыткой отобрать у французов Геную, в ожидании швейцарцев продолжал борьбу против своих врагов с помощью двух других средств, все еще имеющихся в его распоряжении, — дипломатии и церкви. Сначала, чтобы нанести удар по Франции, а также склонить на свою сторону Испанию, он признал Фердинанда Арагонского королем Неаполя, оставив без внимания давние притязания короля Людовика. Несколько недель спустя папа распространил по всему христианскому миру буллу, изложенную языком, от которого, по словам святого Петра Мартира, волосы вставали дыбом. В ней Юлий II предал анафеме и отлучил от церкви герцога Феррарского.
Все это оказало благотворное воздействие на боевой дух венецианцев. В начале августа синьория наконец утвердила назначение Лучо Мальвеццо, представителя прославленного семейства кондотьеров из Болоньи, командующим вооруженными силами; в том же месяце венецианцам удалось отвоевать большую часть Венето, включая Виченцу; и уже к началу сентября они погнали герцога Ангальтского, чья армия к этому времени настолько уменьшилась, что ему не оставалось другого выхода, кроме как временно отступить, до ворот самой Вероны. Если бы Мальвеццо атаковал этот город немедленно, до того как защитники подготовились к осаде, он бы легко его захватил. Но он промешкал две недели, и шанс был упущен. Наступление на Феррару объединенных венецианской и папской армий было также остановлено у стен города; но успешный рейд на Адидже в значительной степени загладил унижение, пережитое в предыдущем декабре, и с приходом осени Венеция могла поздравить себя с годом, который был если и не во всех отношениях победоносным, то по крайней мере более обнадеживающим, чем могли ожидать ее граждане.
Папа Юлий также питал большие надежды на будущее. Швейцарцы, которых он вынужден был нанять, очень сильно разочаровали его; когда они наконец прибыли в Ломбардию, несколько их командиров, щедро подкупленных Шомоном, почти сразу же вернулись обратно через Альпы, тогда как остальные заявили, что их наняли для защиты папской особы, а не для войны с императором и королем Франции. С другой стороны, объединенные папские и венецианские силы под командованием племянника папы герцога Урбино 17 августа без усилий взяли Модену, и хотя Феррара была хорошо укреплена, у папы было достаточное основание надеяться, что она не сможет долго выдерживать хорошо организованную осаду. Папа, твердо решивший присутствовать в момент своего триумфа, в конце месяца покинул Рим и, без спешки передвигаясь на север, в конце сентября прибыл в Болонью.
Жители Болоньи приняли его холодно. Со времени изгнания Бентивольи в 1506 году Болоньей управляли папские представители, причем управляли из рук вон плохо и использовали свое высокое положение в корыстных интересах, так что болонцы были на грани открытого восстания. Правитель города, кардинал Франческо Алидози, однажды уже был вызван в Рим по обвинению в казнокрадстве и был оправдан только после личного вмешательства папы, чье непоколебимое расположение к человеку, столь явно нечистому на руку, может объясняться лишь их гомосексуальными отношениями, о чем в Риме ходили неясные слухи. Но внутренняя напряженность в Болонье вскоре была отодвинута на второй план более серьезной угрозой. В начале октября сеньор де Шомон двинулся из Ломбардии на юг. Ложная атака в направлении Модены ввела в заблуждение и разделила папские войска, вследствие чего Шомон быстро окружил город и полным ходом двинулся на Болонью. К 18 октября он был в трех милях от городских ворот.
Папа Юлий, прикованный к постели лихорадкой, находясь, в сущности, во вражеском городе и понимая, что располагает не более чем тысячей своих сторонников, на которых он мог бы надеяться, считал себя обреченным. «О, che ruina e la nostra!» («Мне конец!») — так, по свидетельствам, жаловался папа. Его обещания болонцам освободить их от налогов в обмен на прочную поддержку были восприняты без энтузиазма; и он уже начал мирные переговоры с французами, когда в одиннадцатом часу прибыло подкрепление с двух сторон одновременно — венецианская легкая кавалерия и страдиоты, отряд из Неаполя, посланное королем Фердинандом в качестве благодарности за недавнее признание папой его титула. Папа тотчас же вновь преисполнился отваги. И речи о мирных переговорах больше не было. Теперь, исходя из нового расклада сил, иностранные послы у святейшего престола во главе с Кристофером Бэйнбриджем, архиепископом Йоркским, убедили Шомона не торопиться с нападением. Шомон, который, казалось, в последний момент усомнился и не посмел поднять руку на папскую особу, согласился увести войска — решение, которое не помешало Юлию отлучить его от церкви, как только он отошел.
Сложно не испытывать хотя бы легкого сочувствия к сеньору де Шомону. Он был хорошим полководцем, иногда даже блестящим, но его преследовало невезение. Снова и снова мы видим его лишь в шаге от крупной победы, и снова и снова победа выскальзывает у него из рук. Так же часто он попадал в нелепые ситуации. Во время зимней кампании января 1511 года, когда шестидесятивосьмилетний папа лично сопровождал свою армию через глубокие снежные заносы, чтобы осадить замок Мирандола, выступление войска Шомона для снятия осады дважды было отложено — в первый раз, когда его ударило по носу метко брошенным снежком, в котором случайно оказался камень, а затем опять, на следующий день, когда он упал с лошади в реку и едва не утонул под весом своих доспехов. Три дня Шомон выздоравливал, находясь всего в шестнадцати милях от осажденного замка; в итоге Мирандола пала. В феврале его попытка освободить Модену безнадежно провалилась; и 11 марта в результате внезапной болезни, которую он, единственный из всех, приписал действию яда, Шомон скончался в возрасте тридцати восьми лет. Он умер всего за семь часов до того, как пришло письмо папы, в котором он отменял приговор об отлучении Шомона от церкви.
