Но помимо ведомственной юрисдикции, существовала еще и территориальная. Еще П. А. Садиков показал, что в середине XVI в. северные уезды страны (Двинский, Важский и Каргопольский) находились в ведении Казны[1722]. Затем В. Д. Назаров добавил к этому перечню Устюжско-Вычегодский край, Пермскую и Вятскую земли, а также Торопецкий и Муромский уезды[1723]. Однако судебно-административная подчиненность тех или иных земель могла меняться со временем, и поэтому данные 50-х гг. XVI в., на которые в основном опираются названные исследователи, рискованно переносить на предыдущие десятилетия. Поскольку нас интересует ситуация эпохи «боярского правления», попробуем определить состав территорий, находившихся «в приказе» у казначеев, по источникам 1530–1540-х гг.
Надежнее всего документирована подконтрольность казначеям северных уездов: из 31 грамоты, которые были выданы по приказу казначеев, 20, т. е. две трети, относятся к Двинскому, Каргопольскому и Важскому уездам (см. выше, гл. 7, табл. 2, строки 8–10, 18, 19, 24–28, 30, 33, 36, 37, 43, 45, 49, 50, 59, 63).
Интересные результаты дает также анализ статей о суде высшей инстанции в жалованных несудимых грамотах 30–40-х гг.: указание на суд казначея начинает встречаться с июля 1539 г.; всего известно на сегодняшний день 14 таких грамот; они относятся к территории Устюжского (две), Вычегодского (две), Двинского (пять), Важского (одна), Каргопольского (две) и Кольского (одна) уездов; действие одной грамоты (тарханно-проезжей, выданной Соловецкому монастырю) распространяется на два уезда, Новгородский и Двинский (см.: Прил. III, № 64, 78, 85, 89, 97, 109, 110, 116, 143, 144, 167, 177, 179, 185).
Юрисдикцию казначеев в отношении других земель подтвердить значительно труднее. Прежде всего из рассмотрения должны быть исключены грамоты, хотя и выданные по приказу казначеев, но прямо связанные с выполнением ими своих основных, т. е. контрольно-финансовых, функций[1724]. Поэтому льготно-оброчная грамота Симонову монастырю на варничные места у Соли Переславской (1538 г.), жалованные грамоты той же обители о порядке несения ямской повинности крестьянами нескольких монастырских сел в Коломенском и Московском уездах (1543 г.) и на право мостовщины и перевоза через р. Кострому (1546 г.)[1725], а также тарханно-проезжие грамоты Вологодской Глубокоезерской пустыни (1546 г.)[1726] и Каширскому Троицкому Белопесоцкому монастырю (1547 г.)[1727], выданные по распоряжению казначеев, никак не свидетельствуют об особых судебно-административных полномочиях руководителей Казны на территории именно этих уездов.
Сказанное относится и к жалованной льготной, полетной, заповедной и односрочной грамоте Муромскому Борисоглебскому монастырю, выданной 21 апреля 1541 г. по приказу казначея И. И. Третьякова: поводом к пожалованию этой грамоты послужило челобитье архимандрита Семиона с братией, жаловавшихся великому князю на сожжение монастырской деревни, дворов и церквей казанскими татарами; а основным содержанием документа является освобождение монастырских крестьян на пять лет от всех податей и отсрочка (на тот же срок) уплаты долгов обители[1728]. Заметим, что упомянутая грамота — единственное известное нам на сегодняшний день свидетельство распорядительной деятельности казначеев на территории Муромского уезда в годы «боярского правления», причем о подсудности грамотчика казначею в документе не сказано ни слова. Между тем на подобном шатком основании В. Д. Назаров строит предположение о том, что Муромский уезд в описываемое время находился в ведении казначеев[1729].
На мой взгляд, решающее значение при выяснении вопроса о том, в чьем ведении находилась та или иная территория, имеют статьи несудимых грамот о подсудности грамотчика определенному московскому администратору (в данном случае — казначею). Показательно в этой связи, что от 30–40-х гг. XVI в. до нас дошло всего лишь четыре несудимые грамоты, выданные казначеями и не относящиеся к территории упомянутых выше северных уездов. Но самое интересное состоит в том, что ни одна из этих грамот не содержит указания на суд казначеев: согласно жалованной тарханно-несудимой грамоте Вологодской Глубокоезерской пустыни от 6 июля 1546 г. и аналогичной грамоте Симонову монастырю на слободки в городках Любиме и Буе Костромского уезда от 5 октября 1546 г. (первую выдал казначей И. И. Третьяков, а вторую — он же совместно с Ф. И. Сукиным), грамотчик подлежал в случае иска суду великого князя или дворецкого[1730]. Две другие несудимые грамоты: Торопецкому Троицкому монастырю от 28 октября 1547 г.[1731] и Кирилло-Белозерскому монастырю от 3 июля 1548 г.[1732] (первую приказали выдать И. И. Третьяков и Ф. И. Сукин, вторую — один казначей Ф. И. Сукин) — вообще не содержат статьи о подсудности грамотчика московскому судье.
Таким образом, не получает подтверждения гипотеза В. Д. Назарова о том, что Муромский и Торопецкий уезды управлялись казначеями уже в 40-е гг. XVI в. Надежные данные об областных функциях Казны для этого периода у нас имеются только в отношении северных земель: Двинского, Каргопольского, Важского, Вычегодского, Устюжского и Кольского уездов.
Не вполне ясна ведомственная подчиненность Вятки в описываемое время. В. Д. Назаров ссылается на указную грамоту от марта 1546 г., подписанную казенным дьяком Макарием Федоровым[1733]; последующие сведения, приводимые исследователем, относятся уже к 1549–1551 гг.[1734] Уместно напомнить, однако, что губную грамоту жителям Верхнего Слободского городка на Вятке 8 февраля 1540 г. приказал выдать боярин и наместник московский кн. И. В. Шуйский[1735], а в марте 1542 г. (или 1541-го) губные учреждения на Вятке подчинялись дворецкому кн. И. И. Кубенскому[1736]. Следовательно, можно предположить, что Вятская земля перешла в ведение казначеев не ранее середины 40-х гг. XVI в. Естественно связать этот переход с тенденцией к расширению областных функций Казны, отмеченной Назаровым применительно к концу 1540-х — середине 1550-х гг.[1737]
Указанная тенденция была частью общего процесса перераспределения судебно-административных функций между дворцовым ведомством и казначеями, первые признаки которого можно заметить еще в первой половине 1540-х гг.
Документов судебных процессов с участием казначеев сохранилось от изучаемого периода совсем немного (см. выше гл. 8, табл. 4, строки 20, 23, 25, 31), и самый ранний из них относится к марту 1541 г.: казначеи И. И. Третьяков и М. П. Головин разбирали тяжбу А. Я. Кологривова с игуменом и старцем Никольского Корельского монастыря из-за спорных угодий у Кудмо-озера; дело закончилось тогда примирением сторон[1738]. Поскольку истцы и ответчик происходили из Двинского уезда, то подсудность этого дела казначеям не вызывает никакого удивления. В сентябре 1542 г. И. И. Третьяков вместе с дворецким кн. И. И. Кубенским слушал дело о земельном споре в Каширском уезде: на этот раз участие казначея в суде объяснялось тем, что среди ответчиков были каширские пищальники и воротники, а эта категория служилых людей, как уже говорилось, была подсудна именно казначеям[1739].
Но вот в июле 1543 г. казначей И. И. Третьяков вынес приговор по тяжбе между Симоновым и Николаевским Угрешским монастырями о спорной земле в Московском уезде[1740]. Почему же московские писцы кн. Р. Д. Дашков «с товарищи», разбиравшие это дело в суде первой инстанции, доложили его казначею, а не «большому» дворецкому, в юрисдикции которого, насколько нам известно, находился Московский уезд?
Пытаясь объяснить этот казус, уместно обратить внимание на тот факт, что Ховрины-Головины, к роду которых принадлежал Иван Иванович Третьяков, из поколения в поколение поддерживали теснейшую связь с Московским Симоновым монастырем, оказывали покровительство этой обители[1741]. С учетом этого обстоятельства нетрудно догадаться, в чью пользу было вынесено судебное решение в июле 1543 г.: дело выиграл Симонов монастырь[1742].
Но помимо фамильных симпатий к названной обители, которые, возможно, сделали И. И. Третьякова небеспристрастным судьей в упомянутой земельной тяжбе, в этом деле проглядывает и некая ведомственная коллизия: не нарушил ли казначей в данном случае судебных прерогатив дворецкого кн. И. И. Кубенского? Сопоставим две даты: Третьяков вынес свой приговор 17 июля 1543 г., а за несколько недель до того, в июне указанного года, боярин и дворецкий кн. Иван Иванович Кубенский упоминается в разрядной росписи в качестве первого воеводы большого полка, стоявшего во Владимире[1743]. Напомню также, что это — последнее известное нам упоминание кн. И. И. Кубенского с чином дворецкого: в течение последующих двух с половиной лет никаких сведений о руководителях Большого дворца в сохранившихся источниках нет (см. выше табл. 5).
