Представляет интерес порядок упоминания дьяков на дипломатических приемах. Так, в посольской книге 1533–1538 гг. Ф. Мишурин неизменно упоминается после Г. Н. Меньшого Путятина; если же на церемонии присутствовал или в переговорах участвовал «старый» дьяк Е. И. Цыплятев, то именно его имя называется первым, а далее следуют Путятин и Мишурин[1764]. Та же дьяческая иерархия отразилась и в процитированном выше отрывке Повести о смерти Василия III, где описывается «дума» больного государя с боярами на Волоке: список дьяков и здесь открывается Елизаром Цыплятевым, вслед за которым идут Афанасий Курицын, Меньшой Путятин и Третьяк Раков[1765]. Наконец выясняется, что уже неоднократно упоминавшиеся псковские перебежчики на допросе у полоцкого воеводы в сентябре 1534 г. отнюдь не в произвольном порядке перечислили дьяков, которые вместе с боярами и дворецкими «всякии дела справують»: и здесь первым оказался Е. Цыплятев, а вторым — А. Курицын. Третьим в списке дьяков фигурирует Третьяк Раков — возможно, потому, что Меньшой Путятин, чье место он, по-видимому, занял, был в тот момент отдан на поруки и упоминается отдельно. Федор Мишурин в этом перечне оказался пятым, перед замыкающим список дьяком Григорием Загрязским[1766].
Можно заметить, что эта местническая иерархия дьяков более или менее точно соответствовала служебному стажу каждого из них и, в особенности, времени получения дьяческого чина: по данным, собранным А. А. Зиминым, Е. И. Цыплятев, чья карьера началась еще при Иване III, упоминается с дьяческим чином с 1510 г., Меньшой Путятин — с 1514–1515 гг., Афанасий Курицын — с 1520 г., Третьяк Раков — с 1522 г., Федор Мишурин — с 1525 г., а о дьячестве Г. Загрязского ранее 30-х гг. сведений нет[1767]. Единственное видимое исключение — более высокий местнический статус А. Курицына по сравнению с Меньшим Путятиным при меньшем чиновном стаже первого из них — возможно, просто объясняется неполнотой данных, имеющихся в нашем распоряжении.
Но местнический статус не всегда соответствовал реальному влиянию того или иного дьяка при дворе. Как мы видели, Федор Мишурин по стажу службы считался «молодым» дьяком и на официальных приемах должен был занимать место «ниже» ряда других дьяков. (Точно так же князь Иван Федорович Овчина Оболенский, как было показано выше в третьей главе, даже став фаворитом правительницы, вынужден был довольствоваться вторыми ролями во время публичных церемоний.) В действительности, однако, Мишурин был, пожалуй, самым могущественным дьяком периода правления Елены Глинской. В частности, именно в его руках находился контроль над поземельными отношениями в стране.
Федор Мишурин был основным исполнителем масштабной канцелярской операции по подтверждению прежних жалованных грамот от имени нового государя, Ивана Васильевича «всея Русии». По имеющимся у нас, заведомо неполным данным, с января 1534 по июль 1538 г. Ф. Мишурин скрепил своей подписью около 100 грамот (см. Прил. II). Чтобы крупнейшей корпорации — Троице-Сергиеву монастырю — не пришлось долго ждать своей очереди, десятки грамот этой обители в один день, 9 февраля 1534 г., подтвердил другой дьяк — Афанасий Курицын (см. там же).
Исполнение последней воли Василия III, завещавшего нескольким обителям села на помин своей души, также было поручено Федору Мишурину. 24 мая 1535 г. подьячему Давыду Зазиркину была послана указная грамота от имени Ивана IV с распоряжением: описать в Радонежском уезде село Тураково с деревнями, а в Суздальском уезде — село Романчуково, которые были завещаны покойным Василием III соответственно Троице-Сергиеву и Покровскому девичьему монастырям. Измеренные и описанные земли и угодья следовало занести в «список», который подьячий должен был привезти в Москву и отдать «дьяку нашему Федору Мишурину»[1768]. Грамотой от 22 сентября 1535 г. игумен Троице-Сергиева монастыря Иоасаф был извещен, что жалованную грамоту на село Тураково нужно взять у дьяка Ф. Мишурина[1769].
В сохранившихся документах имя Федора Мишурина нередко встречается рядом с именем «большого» дворецкого кн. И. И. Кубенского. Так, 11 февраля 1534 г. дворецкий вынес приговор по тяжбе между слугами Ферапонтова монастыря и крестьянами Есюнинской волости, а судный список подписал дьяк Ф. Мишурин[1770]. Два месяца спустя кн. И. И. Кубенскому было доложено аналогичное судебное дело по тяжбе приказчика Симонова монастыря Андрея с крестьянами деревни Великий Починок; 15 апреля дворецкий, огласив свое решение, приложил к судному списку печать, а Федор Мишурин скрепил его своей подписью[1771]. Сохранился также подлинник жалованной грамоты тому же Симонову монастырю от 4 ноября 1535 г., на обороте которой есть помета о том, что этот документ приказал выдать дворецкий И. И. Кубенский, а ниже стоит подпись дьяка Ф. Мишурина[1772].
Основываясь на подобных фактах, С. Б. Веселовский пришел к выводу, что Ф. Мишурин был дворцовым дьяком[1773]. С этим утверждением, однако, трудно согласиться. Во-первых, в источниках 30–40-х гг. XVI в. дворцовые дьяки никогда не смешиваются с великокняжескими дьяками, а к Федору Мишурину наименование «дворцовый» ни разу не прилагалось. Во-вторых, компетенция дворцовых дьяков, как мы вскоре убедимся, была значительно уже, а статус — ниже, чем у «ближних» государевых дьяков. Последние действовали вполне самостоятельно, зачастую не спрашивая указаний у дворецких или бояр. В частности, сохранились прямые свидетельства самоуправства Федора Мишурина. В жалованной грамоте Ивана IV В. Ф. Лелечину на село Дубовичи и деревню Маньясово от 28 января 1539 г. говорится, что упомянутые владения «отписал на меня, на великого князя, дияк наш Федор Мишурин в Резанском уезде, а сказал мне, великому князю, Василий Лелечин то село и деревню купил на Резани». На самом же деле, как выяснилось впоследствии, «Василей того села и деревни на Резани не купливал»: они достались ему как приданое его жены Богданы, дочери Хера Зеновьева[1774]. Столь же решительно вмешивался Ф. Мишурин и в церковное землевладение, и, по-видимому, с его инициативой следует связать предпринятую в середине 30-х гг. попытку ограничения покупки монастырями земель у служилых людей, о которой пойдет речь в следующей главе.
Самоуправство влиятельного дьяка сходило ему с рук, пока оно оставалось в привычных рамках административно-хозяйственной деятельности, но первая же попытка Федора Мишурина вмешаться в борьбу придворных группировок и повлиять на раздачу думных чинов стоила ему головы: 21 октября 1538 г. он был казнен по приказу князей Шуйских и их сторонников[1775].
Как показывает приведенный выше материал, государевы «большие» дьяки не имели какой-то определенной специализации. Тот же Федор Мишурин участвовал в дипломатических переговорах, подписывал жалованные грамоты и судные списки, контролировал земельные сделки. Сказанное относится и к другим дьякам, о которых псковские перебежчики говорили в сентябре 1534 г., что они «на Москве… всякии дела справують». Так, Елизар Цыплятев, помимо активного участия в переговорах с приезжавшими в Москву литовскими посольствами, ведал разрядными делами, т. е. учетом ратной и придворной службы детей боярских и дворян. В посольской книге отмечено, что во время приема литовских послов 14 января 1537 г. у государя «в избе» находились бояре, окольничие и дворецкие, «которые живут в думе, и дети боярские прибылные, которые в думе не живут; а писаны те дети боярские у наряду, у дьяков, у Елизара Цыплятева с товарищы»[1776] (выделено мной. — М. К.).
Н. П. Лихачев опубликовал отрывок из разрядных книг частной редакции, в котором упоминается о службе «в разрядах» дьяков Е. Цыплятева, А. Курицына и Г. Загрязского: «Того ж 7043 лета и 7044 и 7045 годов на Москве в разрядех Елизарей Цыплетев да Афонасей Курицын да Григорей Загряской, да у них в розрядех подъячеи Леонтей да Иван Вырубовы»[1777]. Исследователи по-разному оценивали достоверность и информативность приведенной записи. Сам Н. П. Лихачев считал ее вполне заслуживающей доверия и видел в ней отражение полного состава Разрядного приказа[1778]. А. К. Леонтьев также отнесся с доверием к этой записи, назвав ее «ценным свидетельством» произошедшего к 30-м гг. XVI в. перехода «от системы кратковременных поручений дьякам в области разрядного делопроизводства к их ведомственной специализации, завершившейся образованием особого разрядного ведомства (Разряд), во главе которого встал думный дьяк Е. Цыплятев „с товарищи“…»[1779]. А. А. Зимин, напротив, считал сведения частной редакции разрядных книг о «сидении» в разрядах в 1534–1537 гг. трех упомянутых дьяков сомнительными и не вполне достоверными[1780].
