Поэтому предложенная супругами Мюнклер концепция нации как генератора солидарности отличается от часто повторяющейся пустой формулы нации как «воображаемого сообщества».
И все-таки остается вопрос, как представить общность и как достичь общей солидарности на уровне нации. Разумеется, не «сознанием своей миссии (снова процитируем Хиршмана), не «чувством принадлежности и теплотой», как некогда определяли немецкую «Volksgemeinschaft» (народную общность). Это была бы широко распространенная модель «солидарность против», которая исключает других; такую солидарность в настоящее время проповедует АдГ. То, что объединяет людей, есть одновременно и то, что их разъединяет. Поэтому вопрос должен звучать так: насколько эксклюзивно или инклюзивно национальное «мы», возникающее посредством идентичности и идентификации? Мы охотно солидаризируемся с людьми, которые придерживаются тех же взглядов и преследуют те же цели, что и мы. Нам знакома солидарность как коллективный эгоизм нации – модель «America first!». С недавних пор мы знакомы и с солидарностью как транснациональным коллективным эгоизмом – модель «Крепость Европа». Такие формы солидарности эксклюзивны и нацелены на изоляцию. С другой стороны, есть также «солидарность с», которая строит и тянет мосты, терпя, ценя и поддерживая различия. Интеграция требует инклюзивной солидарности с людьми, которые от нас отличаются, но с которыми мы хотим строить общее будущее. Интеграция терпит неудачу, когда в обществе доминируют представления о чувстве общности и сплоченности, которые изначально исключают определенные группы или утверждают существующее большинство в качестве незыблемой нормы. И она удается, когда интеграционный процесс реалистично признается обществом в качестве долгосрочной задачи, а готовность к переменам исходит и от иммигрантов, и от коренных жителей.
Расколотая нация и противоположные нарративы
Какое отношение сегодня имеют к нам тимос Фрэнсиса Фукуямы, теория о «рамках памяти» Мориса Хальбвакса и «миф о военном опыте» Джорджа Моссе? Самое непосредственное, поскольку переизобретение нации требует от нас готовности пересматривать, изменять и расширять собственные национальные нарративы. Для этого их необходимо сначала ввести в общественное сознание, подвергнуть критическому анализу. Этот самокритичный анализ есть в то же время первый шаг к их изменению. Более продуктивно выявлять проблемные и деструктивные мотивы в национальных мифах, чем просто деконструировать и устранять сами мифы. Какое общество они поддерживают? Кто от них выигрывает и кто страдает? Какое будущее они обещают и кого исключают из этого будущего?
Перестройка национальных нарративов стала горячей актуальной темой не только в Германии. Ведь вопросы социальной вовлеченности и демократической ориентации не сводятся только к закреплению в конституции, они требуют общественного дискурса и полемики о национальном самосознании. Если традиционные идеологии сегодня теряют свою консолидирующую силу, то значение толкования истории в форме национальных нарративов все больше возрастает. Лучше всего понимаешь, насколько важен национальный нарратив, осознаваемый как минимальный консенсус относительно истории, когда его не хватает. В настоящее время перед нами много примеров фрагментации и раскола нации. Причины разные – экономические и социальные, политические и культурные. Важный момент, заслуживающий особого внимания, связан с построением и перестройкой национальных нарративов. Тот, кто полностью отрицает нацию в качестве референтной рамки для демократического общества, также считает устаревшей и ее историю, и тем самым отказывается от этого источника опыта и генератора смыслов. Но история не прекращается, уходя в прошлое. Она продолжает присутствовать в градостроительной среде, в архитектуре, названиях улиц, памятниках, она остается в символах как часть среды обитания и национальной идентичности. Даже непроработанная история насилия бессознательно передается из поколения в поколение в телах жертв и преступников, отражаясь на их жизненной позиции, действиях и взглядах. В свою очередь расистские, фашистские или антисемитские нарративы и символы возрождают и укрепляют жизненные установки, которые исторически давно потерпели крах. Их можно преодолеть лишь тогда, когда само общество, изъявив свою волю и достигнув согласия, выступит против откровенно человеконенавистнических практик и убеждений, выразит свою приверженность общим базовым демократическим ценностям.
Перестройка национальных нарративов – США и Израиль
Борьба за национальный нарратив в США достигла своей кульминации после 23 мая 2020 года, когда четверо полицейских в Миннесоте среди бела дня на улице убили Джорджа Флойда. Кадры этого преступления, снятого прохожими на видеокамеры мобильных телефонов, со скоростью вируса разлетелись по социальным сетям, дали толчок дебатам о расизме за пределами национальных границ и привели к сносу памятников колониального прошлого. С тех пор в США идут ожесточенные споры о национальной истории и ее интерпретации. Совершенно очевидно, что в этой стране много противоборствующих нарративов, но нет готовности к общему признанию ключевых событий совместной национальной истории. Раскол между двумя крайностями, движением «Black Lives Matter» и белыми «супрематистами» [625], непреодолим, глубокая пропасть проходит через все общество, и это в гораздо большей степени, чем критикуемая Фукуямой политика идентичности, выявляет и воспроизводит радикальные и непримиримые противоречия внутри одной и той же нации. Необходимо знать, что оспариваемые сегодня памятники генералам южных штатов, которые стали предметом политических споров, не были воздвигнуты непосредственно после Гражданской войны, они появились уже ближе к концу XIX – началу ХХ века. Это были героические монументы неудачникам истории, открыто боровшимся против достигнутого в Гражданской войне правового равноправия черного населения, которые продлили эту войну уже как символы. Можно провести прямую параллель между так называемыми памятниками «Lost Cause» («Потерянное дело») американского Юга и воинскими и колониальными памятниками, с помощью которых нацисты после проигранной Первой мировой войны в 1930-е годы выражали свои милитаристские и расистские настроения и втягивали нацию в следующую мировую войну. Неудивительно, что фашисты по обе стороны Атлантики легко находили взаимопонимание и восхищались друг другом. На эту параллель обратил внимание американский историк Дэвид У. Блайт: «Одни нарративы (мифы) необходимы потому, что они поддерживают благую и правильную культурную ориентацию. Другие основываются на злонамеренной лжи и служат настолько мощным орудием ненависти и политической мобилизации, что благодаря им устраиваются большие парады, будь то на территории нацистских партийных съездов в Нюрнберге, или на улицах Шарлоттсвилля, или в других местах этой страны» [626]. То, что Фукуяма называл «неамериканским», Блайт недвусмысленно именует «антиамериканским». И добавляет: «Сегодня памятники ниспровергаются, но нарратив, который их воздвиг, остался». Именно об этом идет здесь речь.
Еще в начале ХХ века американский социолог и правозащитник У. Э. Б. Дюбуа назвал историю Соединенных Штатов ложью, о которой договорились. Точнее, ложью, о которой договорились белые. Ибо для черных, как подчеркивал писатель и правозащитник Джеймс Болдуин, эта история была «не чем иным, как невыносимой кабалой, вонючей тюрьмой и кричащей могилой» [627]. Важное требование чернокожего правозащитного движения в США так и не исполнено. Они хотели своей историей стать частью национальной истории, истории, которая началась
