Понятно, почему замужних женщин часто называли empusae или lamiae: эти слова, как известно, обозначали ведьму и колдунью (одна из них с бронзовой ногой, другая – с вонючим задом), а уродливую старуху называли каргой.
Общественное мнение греков не видело греха в том, чтобы мужчина, устав от монотонной жизни с женой, искал перемен в объятиях хорошо образованной и любезной куртизанки или в обществе хорошенького мальчика. Супружеская неверность, как мы ее понимаем, никогда не осуждалась древними греками, ибо в те времена мужу это не приходило в голову. О том, что сама идея брака связана с отказом от эстетического удовольствия, еще меньше думала его жена. Греки, следовательно, были не менее, а более нравственны, поскольку признавали за мужчиной полигамные склонности, в соответствии с которыми те и поступали, мы же, обладая точно такими же знаниями, трусливо прячемся за установленные правила, считая одну склонность естественной, а другую – тайной и греховной. В то же время не стоит забывать, что была немногочисленная группа людей, которая требовала соблюдения верности в браке со стороны мужа и жены. Нарушение верности влекло за собой для мужа лишение гражданских прав в случае, если женатый мужчина «имеет связь с другой женщиной или с мужчиной»; но, во-первых, такие голоса были немногочисленны, а во-вторых, мы не имеем свидетельств, чтобы это требование выполнялось на практике. Скорее это зависело от стечения обстоятельств, на которые комически негодует восьмидесятичетырехлетняя рабыня Сира в «Купце» Плавта: «По тягостным живут законам женщины, / И к ним несправедливей, чем к мужчинам, он. / Привел ли муж любовницу без ведома / Жены, жена узнала – все сойдет ему! / Жена тайком от мужа выйдет из дому – / Для мужа это повод, чтоб расторгнуть брак. / Жене хорошей муж один достаточен – / И муж доволен должен быть одной женой. / А будь мужьям такое наказание / За то, что в дом привел к себе любовницу / (Как выгоняют женщин провинившихся), / Мужчин, не женщин, вдовых больше было бы!»[25]
Можно также упомянуть и рассказ в романе Ахилла Татия (III в. н. э.) «Левкиппа и Клитофонт» о так называемом испытании на невинность. Он рассказывает, что в Эфесе был грот, который Пан посвятил девственной Артемиде и в котором он повесил свою флейту, с тем чтобы в этот грот могла войти лишь девственница. Если же девушка подозревалась в малейшем обмане, ее запирали в гроте. В случае ее невинности флейта звучала громко, вход открывался сам собой, и девушка покидала пещеру уже очищенная от подозрений. В противном случае флейта молчала, слышался тяжкий стон, вход был открыт, но девица исчезала. Элиан в «Пестрых рассказах» излагает подобную историю о пещере дракона неподалеку от Ланувия. Нельзя утверждать, что рассказ Плутарха (Ликург, 15) о чистоте спартанских браков основан на истине, однако он очень характерен: «Часто вспоминают, например, ответ спартанца Герада, жившего в очень давние времена, одному чужеземцу. Тот спросил, какое наказание несут у них прелюбодеи. «Чужеземец, у нас нет прелюбодеев», – возразил Герад. «А если все-таки объявятся?» – не уступал собеседник. «Виновный даст в возмещение быка такой величины, что, вытянув шею из-за Тагиета, он напьется в Эвроте». Чужеземец удивился и сказал: «Откуда же возьмется такой бык?» – «А откуда возьмется в Спарте прелюбодей?» – откликнулся, засмеявшись, Герад»[26].
Хотя Плутарх оговаривает, что такие обычаи существовали в Спарте в древние времена, тот же автор сообщает нам относительно той же Спарты, что муж мог позволить другому мужчине разделить ложе с его женой, желая получить здоровое и крепкое потомство.
Во всяком случае, в Афинах были нередки случаи, когда обманутый муж убивал любовника жены. Так, например, поступил Евфилет, который застал Эратосфена в постели своей жены. Читаем следующий отрывок из Лисия: «Потом, взяв факелы в ближайшей лавочке, мы вошли в дом: дверь была отворена служанкой, которой было дано это поручение. Толкнув дверь в спальню, мы, входившие первыми, увидели его еще лежащим с моей женой, а вошедшие после – стоявшим на кровати в одном хитоне. Тут, господа, я ударом сбил его с ног и, скрутив ему руки назад и связав их, стал спрашивать, на каком основании он позволяет себе такую дерзость – входит в мой дом. Он вину свою признал, но только слезно молил не убивать его, а взять с него деньги. На это я отвечал: «Не я убью тебя, но закон нашего государства»[27].
Если невинная девушка была совращена, в Афинах соблазнитель мог подвергнуться жестокому, почти варварскому способу наказания. У Эсхина мы читаем: «Наши предки были очень чувствительны, когда была задета их честь, они настолько ценили нравственность своих детей, что один из граждан, узнав, что над его дочерью совершили насилие и она не сохранила невинности до брака, запер ее вместе с конем в уединенном доме, чтобы она умерла с голоду. Стену этого дома до сих пор показывают в городе, и это место называется «Конь или лошадь». Схолиаст добавляет, что это была дикая лошадь, которая от голода загрызла и съела девушку, а потом сдохла сама. Трудно сказать, имеет ли под собой основание этот рассказ. Возможно, история возникла от названия места, значения которого уже никто не понимал.
Относительно наказания женщины, уличенной в прелюбодеянии, сам Эсхин высказался следующим образом: «Женщина не может носить никаких украшений и посещать общественные храмы, тем более не должна она раз вращать других женщин; но если она это сделает или станет украшать себя, тогда первый попавшийся мужчина может сорвать с нее одежду, сорвать украшения и побить ее; но он не имеет права ее убить или сделать калекой, разве что он ее обесчестит и лишит всех радостей жизни. Сводников обоего пола следует привлекать к суду, и, если им вынесен приговор, они должны приговариваться к смерти, поскольку если люди, которые одержимы сластолюбием, стесняются открыто сходиться, то эти используют свое бесстыдство для обогащения».
Конечно, в разных местах существовали свои обычаи. Так, например, Плутарх рассказывает, что в Кимах «женщину, уличенную в неверности, выводили на площадь и ставили всем напоказ на какой-то камень. Затем ее сажали на осла (по-греч. онос) и провозили вокруг всего города, а потом она опять должна была стоять на том же камне. После этого женщина становилась обесславленной на всю жизнь и звалась «онобатис», то есть наездницей на осле. В Элиде неверную женщину водили по городу в течение трех дней, она лишалась гражданских прав на всю оставшуюся жизнь; такая женщина должна была стоять одиннадцать дней на агоре (рыночной площади) без набедренного пояса в прозрачной одежде и оставалась обесчещенной навсегда».
Любовникам помогали, естественно, служанки и жадные владельцы свободных комнат, эти находили свой интерес в подобных вещах. Они помогали устраивать свидания, передавали маленькие подарки, например цветы или фрукты, особенно излюбленные в подобных случаях яблоки. Примечательно, что яблоко играет ту же роль в судьбе Евы; короче, они участвовали во всех делах, устраивая свидания любовникам, как это живо описано Овидием в его «науке любви». Нянька Федры, безумно влюбившейся в своего пасынка Ипполита, сочетала коварство с хитростью, и это мастерски описал Еврипид в своем «Ипполите». С помощью услужливых рабов лестницы приставлялись к окнам женской комнаты или спальни, куда проникал любовник. Влюбленные использовали любые ухищрения, чтобы попасть к предмету своего вожделения. Широко известен миф о прекрасной Данае, чей отец, обеспокоенный изречением оракула, отрезал ее от внешнего мира, заперев в дважды и трижды окованных медью покоях, и все же Зевс нашел способ пробраться к ней в виде золотого дождя.
Разумеется, в стремлении достичь желаемого любовники не ограничивались только помощью нянюшек, служанок или подруг; постепенно образовался целый круг людей, готовых оказывать услуги за любовь или за деньги. Герод в III в. до н. э. живо описал подобную сцену в первом мимиямбе (обнаружены в 1891 г.). Он вводит нас в покои высокочтимой госпожи Метрихи, которая коротает время за шитьем в одиночестве со своей служанкой фракиянкой; ее муж находится в Египте по делам, и уже десять месяцев как она не имеет от него вестей. Раздается стук в дверь; она подпрыгивает в радостном ожидании мужа, столь долго отсутствовавшего; однако перед дверью стоит не муж, а Гиллис, которую автор рисует как одну из трусливых, но изобретательных сводниц. После нескольких незначительных слов приветствия две дамы ведут с ней такой разговор:
«Метриха. Фракиянка, стучатся в дверь, поди, глянь-ка, / Не из деревни ли от нас пришли.
Фракиянка. Кто там за дверью?
Гиллис. Это я!
Фракиянка. А кто ты? Боишься / Поближе подойти!
Гиллис. Вот, подошла поближе!
Фракиянка. Да кто же ты, скажи?
