Но и те грамоты, на которые ссылается Каштанов, на поверку отнюдь не свидетельствуют в пользу его гипотезы. В частности, обращают на себя внимание две жалованные грамоты Василия III соответственно Спасо-Каменному и Корнильеву Комельскому монастырям, подтвержденные в один день — 1 февраля 1534 г. Первая из них, проезжая грамота от 1 февраля 1530 г., предоставляла братии право на беспошлинный проезд монастырского судна с товаром (см.: Прил. II, № 20). Вторая грамота — ружная от января 1529 г. — жаловала Корнильеву монастырю ежегодно 5 рублей на покупку рыбы (Там же. № 21). Как видим, обе упомянутые грамоты небольшим вологодским монастырям не содержали какой-либо четкой территориальной привязки, и их подтверждение 1 февраля 1534 г. никак нельзя без явной натяжки считать инструментом правительственной борьбы с удельной стариной.
При ближайшем рассмотрении оказывается, таким образом, что никакой установленной правительством «очереди» на подтверждение грамот не существовало[1838]. Во всяком случае, из сохранившегося актового материала никак не следует, будто крупные монастырские корпорации обладали в этом отношении каким-либо преимуществом перед небольшими обителями. Как мы могли убедиться, и такие большие и влиятельные монастыри, как Иосифо-Волоколамский или Кирилло-Белозерский, и небольшие монастыри, вроде Федоровского Переславского или Вологодского Спасо-Каменного, получали подтверждения своих грамот в одни и те же дни.
Очевидно, что в этом вопросе инициатива принадлежала не правительству, а самим монастырским корпорациям: как только грамоты прежних государей доставлялись в Москву, начиналась процедура их рассмотрения и подписания на имя нового великого князя — Ивана IV.
Настоящее различие между монастырями — крупными и мелкими вотчинниками заключалось не в очередности рассмотрения их грамот, а в самом количестве оных: если небольшие монастыри или пустыни представляли на утверждение одну-две грамоты, то крупные корпорации извлекали из своих архивов и везли в Москву по десяти и более актов. В этом отношении вне конкуренции оказался Троице-Сергиев монастырь: только в один день, 9 февраля 1534 г., на имя Ивана IV было подписано 69 троицких актов (Прил. II, № 34–102)[1839]. Чтобы ускорить обработку такой массы документов, рассмотрение троицких грамот было поручено особому дьяку — Афанасию Курицыну: именно его подпись стоит на всех 69 актах Сергиева монастыря, получивших подтверждение 9 февраля. Все остальные грамоты, прошедшие утверждение в 1534 г., скреплены подписью дьяка Федора Мишурина[1840].
Но даже такая экстраординарная мера, как выделение троицким старцам особого дьяка для разбора их грамот, вряд ли позволила закончить эту кропотливую работу за один день: в 7-й главе я приводил аргументы в пользу предположения о том, что подготовленные подьячими документы какое-то время лежали, дожидаясь, пока дьяк их подпишет. Само подписание Афанасием Курицыным троицких жалованных грамот действительно могло состояться 9 февраля, но этой процедуре предшествовало их рассмотрение (слушание), которое, предположительно, заняло не меньше недели.
На этом, однако, подтверждение троицких актов не закончилось. 27–28 февраля на имя Ивана IV было подписано еще 7 жалованных грамот Сергиевой обители, в том числе шесть — выданных удельным дмитровским князем Юрием Ивановичем (арестованным 11 декабря 1533 г. опекунами юного государя) и одна — выданная Иваном III. На этот раз подтвержденные грамоты скрепил своей подписью дьяк Федор Мишурин (Прил. II, № 116–120, 123, 124).
С. М. Каштанов усмотрел в состоявшемся в конце февраля подтверждении грамот бывшего дмитровского князя некую политическую подоплеку. По предположению ученого, «в первое время после ликвидации Дмитровского удела правительство княгини решило не подтверждать жалованные грамоты Юрия». Об этом, по мнению Каштанова, свидетельствует тот факт, что в моменты подписания старых грамот монастырям Иосифо-Волоколамскому (конец января 1534 г.) и Троице-Сергиеву (9 февраля) акты, выданные Юрием, не подписывались. Интересы Иосифова монастыря были затем вполне удовлетворены за счет новых великокняжеских пожалований, зато Троицкий монастырь, по словам историка, «несомненно, употребил весь свой политический вес и все свое влияние, чтобы добиться подтверждения ряда жалованных грамот Юрия»[1841].
Думается, однако, что троицкому игумену и старцам вовсе не пришлось употреблять «все свое влияние», чтобы добиться подтверждения грамот дмитровского князя. Некоторые подробности, относящиеся к подписанию троицких актов в феврале 1534 г. и оказавшиеся вне поля зрения Каштанова, позволяют дать упомянутой задержке с подтверждением грамот князя Юрия Дмитровского более прозаическое объяснение, не прибегая к поиску политических мотивов.
Прежде всего нужно отметить, что среди троицких актов, подписанных дьяком Афанасием Курицыным 9 февраля 1534 г., была и указная грамота князя Юрия Ивановича Дмитровского от 9 января 1520 г. о невзимании явки за пользование лесом с крестьян принадлежавших Троице-Сергиеву монастырю прилуцких деревень и починков (см.: Прил. II, № 88). Таким образом, уже исходная посылка, на которой строится приведенная выше гипотеза Каштанова, содержит в себе фактическую неточность.
Кроме того, обращает на себя внимание то обстоятельство, что в числе троицких актов, подписанных (уже дьяком Федором Мишуриным) в конце февраля 1534 г., была, наряду с грамотами бывшего дмитровского князя, и одна жалованная грамота Ивана III Троице-Сергиеву монастырю: проезжая грамота, датируемая 1462–1466 гг. (Прил. II, № 123). В этой связи возникает предположение, что в конце февраля прошли утверждение те троицкие акты, которые по каким-то причинам не были разысканы в монастырском архиве и не были доставлены в Москву к моменту первого подтверждения в начале того же месяца. Подобные случаи происходили и позднее: так, 12 января 1541 г. престарелый дьяк Афанасий Курицын подписал на имя Ивана IV жалованную грамоту Троицкому монастырю на право рыбной ловли в озерах Переславском и Сомине, выданную еще Василием II в 1430-х гг.! (Прил. II, № 191).
Вообще поэтапное, в несколько приемов, подтверждение грамот было характерно для всех крупных монастырей. Так, в архиве Иосифо-Волоколамского монастыря сохранилось всего 5 грамот, подтвержденных в 1534 г., но их подписание на имя Ивана IV растянулось на неделю, с 20 по 26 января (Прил. II, № 7–9, 11, 12). Подтверждение грамот Кирилло-Белозерского монастыря началось 28 января, когда было подписано три акта, и завершилось 1 февраля подписанием еще шести грамот (Там же. № 13–15, 24–29). Девять прежних жалованных грамот Симонова монастыря были подписаны на имя Ивана IV 25 февраля 1534 г., но спустя три месяца, 29 июня, была подтверждена еще одна грамота, выданная монастырю в 1462/63 г. Иваном III (Там же. № 107–115, 155).
Итак, как мы могли убедиться, искать политическую интригу в начавшемся в январе 1534 г. подтверждении жалованных грамот — дело бесперспективное. Конечно, в этой юридической операции принимали участие две стороны, но активность заметна только со стороны монастырских властей, стремившихся получить от имени нового великого князя подтверждение своих вотчинных прав и привилегий. Со стороны же великокняжеского правительства эта деятельность предстает лишь в виде рутинной канцелярской работы, отличавшейся от подобных акций Ивана III и Василия III лишь своим масштабом: с января по октябрь 1534 г., по имеющимся у нас (вероятно, неполным) данным, было подтверждено 163 грамоты (см.: Прил. II). Эта работа продолжалась и в последующие годы, хотя и не столь активными темпами: к концу 1547 г. на имя Ивана IV было подписано еще не менее трех десятков грамот прежних государей (см.: Там же).
Приведенные цифры отражают возросший учет и контроль центральной власти за земельной собственностью (в данном случае — монастырской), что, в свою очередь, свидетельствует о дальнейшей бюрократизации управления страной. Но в содержательном плане то, что мы знаем о подтверждении жалованных грамот монастырям в 1534 г., не позволяет говорить о каком-то определенном правительственном курсе в отношении монастырского землевладения.
Как давно отмечено в литературе, грамоты прежних государей, подписанные на имя Ивана IV в 1534 г., подтверждались в полном объеме, без каких-либо ограничений или изъятий[1842]. Дьяки Федор Мишурин и Афанасий Курицын использовали краткую стандартную формулу подтверждения: «Князь великий Иван Васильевич всеа Руси по сей грамоте пожаловал… [далее следовало название монастыря и имя игумена или архимандрита] со всем по тому, как в сей грамоте написано [вариант: «…о всем по тому ж ходити, как в сей грамоте написано»], сее грамоты у них рушити не велел никому ничем…» [далее ставилась дата и подпись дьяка].
