Сила действия равна силе противодействия. Иными словами, слой гиперкритичный по отношению к окружающей реальности, претендующий на водительство, особенно когда он оказывается неадекватным своим амбициям, проваливается, становится объектом жестокой, но справедливой критики.
«Антон Чехов… умер накануне революции (1905 г. – А.Ф.) и той псевдоконституционной, в создании которой – «для модели, что бы в Европах глядели» – его ровесники, восьмидесятники, сыграли замечательно жалкую роль, а уцелевшие шестидесятники не только жалкую, но и позорную, страшную». Это А.В. Амфитеатров – известный русский писатель «серебряного века». История повторилась в XX в. в перестроечные и послеперестроечные годы, когда многие экс-шестидесятники («либералы») и бывшие диссиденты («радикалы») смотрелись жалко и позорно и роль их была такой же. Более того, на рубеже 1980-х – 90-х годов в «шестидесятники» записалось немало ловких номенклатурных проходимцев и дельцов – и их приняли! Не побрезговали.
IX
Здесь мы подходим к очень важному вопросу, которому А.С. Кустарев уделил в своей книге много внимания. Это вопрос об уникальности русской интеллигенции, о том, как она соотносится со слоем западных интеллектуалов. Противопоставление русской интеллигенции и западных интеллектуалов, пишет автор «Нервных людей» – «один из самых главных дезориентирующих мифов, на которых держится ложное самосознание российской интеллигенции»; уникальность русской интеллигенции – такой же русский миф, как миф англичан о том, что их нация обходится без интеллектуалов (якобы хватает характера и воли, а потому рефлексия не нужна).
Действительно, в англосаксонских странах и, прежде всего, в Англии, с одной стороны, аристократия и буржуазия при всем их внешнем антиинтеллектуализме породили мощный интеллектуальный слой, успешно решавший интеллектуальные задачи, оставаясь в рамках своего класса и не выставляя никаких особых групповых социальных претензий. С другой стороны, как верно отмечает А.С. Кустарев, в англосаксонских странах рабочий класс смог создать собственную культуру (во многом, добавлю я вслед за Дж. Скоттом, тем не менее, калькирующую культуру имущих классов). Именно поэтому в англосаксонских странах место и функции интеллигенции в значительной степени оказалось заняты богемой. Но это не значит, что в этих странах вообще не было интеллигенции. Была. Уникальность русской интеллигенции не в самом факте ее существования, а в той роли, которую эта группа сыграла в жизни пореформенной России в условиях разложения самодержавного строя и, по крайней мере, частичного превращения России в экономически полупериферийную страну капсистемы (что со всей очевидностью противоречило ее политическому статусу великой державы, империи, на разрушение чего и работала основная масса интеллигенции). И разумеется, в той роли, которую интеллигенция сыграла в формировании образов, смыслов и идейных схем, как сказали бы сейчас, дискурса эпохи. Роль эта была непропорционально велика относительно социального удельного веса интеллигенции, ее реального уровня образования и т. д. Но дело здесь не столько в интеллигенции, сколько в тех социальных условиях, которые сложились в пореформенной России. Строй, власть сгнили, и интеллигенция была лишь одним из продуктов этого процесса (правда, продуктом сверхактивным, претендующим на единственно верное знание прогрессивного пути развития, на монополию в сфере идей), а реальных контрпродуктов не оказалось.
Русская интеллигенция, действительно, монополизировала сферу идеологии в России конца XIX – начала XX в., тем более, что у нее не оказалось не только сильных соперников, но соперников вообще (ср. с фразой Г. Уэллса о том, что большевики оказались хозяевами корабля, с которого сбежали все, даже крысы). Н.А. Бердяев даже считал, что если западную интеллигенцию следует определять по ее месту в общественном разделении труда, то русскую интеллигенцию – через идеологию. Я не большой любитель Бердяева в частности и русской философии вообще (главной русской философией была русская литература); для меня Бердяев – типичный пример нестрогого эмоционального мыслителя, попросту говоря – философа-болтуна. И, тем не менее, эмпирически Бердяев верно зафиксировал важный социальный факт – идеологический характер русской интеллигенции, то, что сферой деятельности русской интеллигенции была идеологическая (или, скажем так: в деятельности, социальной практике русской интеллигенции политико-идеологический компонент почти полностью доминировал над профессионально-интеллектуальным, и именно это соотношение служило средством определения и опознавательным знаком для интеллигенции: кто имеет право называться интеллигентом, а кто нет. Однако в плане концептуальном, теоретическом, Николай Александрович, к сожалению, «дал петуха»: идеологическая роль русской интеллигенции и есть место этого слоя в общественном разделении труда в России как элементе мировой капиталистической системы. Бердяев, как русский философ-идеалист, рассматривал труд как материальную деятельность, а не как совокупный процесс общественного производства (а еще марксистскую школу прошел), идеология с производством у него не ассоциировалась – вполне интеллигентский подход.
О том, как и почему идеологическая сфера в экономически периферийных и полупериферийных обществах капиталистической системы превращается в относительно автономную сферу производства – духовного и социального, мы поговорим позже – для этого необходим анализ, во-первых, феномена идеологии (см. выше введение в программу); во-вторых, специфики капиталистической системы с точки зрения соотношения субстанции и функции капитала (см. ниже). А сейчас – от русской интеллигенции перейдем к так называемой советской.
X
Так называемой – потому что никакой советской интеллигенции не было. Слой, именуемый интеллигенцией в СССР, так же не был интеллигенцией как не был пролетарием «советский пролетарий» (из-за отсутствия у него собственности на свою рабочую силу и рынка последней – право на труд, оно же обязанность, а точнее и то и другое вместе), как не был крестьянином «советский крестьянин» (из-за отсутствия собственности на землю и своих, крестьянских форм социальной организации).
«Советская интеллигенция», хотя и занимала в советском обществе нишу, эквивалентно сравнимую с таковой интеллигенции в пореформенной России, была совершенно иным по содержанию, по субстанции, да и по целому ряду целей и функций слоем. То, что акула, ихтиозавр и дельфин живут в воде, т. е. занимают сходную экологическую нишу, внешне похожи, не значит, что они относятся к одному классу живых существ, напротив. Отождествлять русскую интеллигенцию с совинтеллигенцией и выводить вторую непосредственно из первой ошибочно (как бы она на это ни претендовала). Поэтому я пользуюсь термином «совинтеллигенция». Кстати, в советском обществе интеллигенцию определяли как «служащих», и с социосистемной точки зрения это совершенно правильно: из населения, которое по сути все было служащим (от крестьян и рабочих до торгашей и номенклатуры), но так не называлась, выделялась некая группа, фиксируемая как совслужащие, т. е. специалисты особого рода.
В равной степени ошибочно отождествлять «либерализм» совинтеллигенции или тем более совноменклатуры с западным или даже с либерализмом русской интеллигенции конца XIX – начала XX в. Это разные вещи хотя бы потому, что у пореформенных русских «либералов», не говоря уже о либералах западных, не было в кармане партбилета с аббревиатурой «КПСС». Я уже не говорю о том, что даже в России,
