Но так было в Польше, иное дело было в Литве. Нет, там не было сколько-нибудь заметного движения протестантов, и этническая Литва оставалась в лоне римской церкви. Но именно только этническая. Большинство же населения Великого княжества Литовского, включавшего в себя ядро земель некогда Древнерусской державы, исповедовало православие. На тот момент, когда Литва и Польша только-только объединились в одно государство, влияние Польши еще не было преобладающим, и католицизм не успел распространиться на литовские земли, населенные этническими русскими людьми. Там приверженными православию тогда оставалась даже аристократическая верхушка. Это позже, во времена открытого гонения в Речи Посполитой на русскую церковь потомки старых княжеских и боярских фамилий переменят веру на латинскую, или, как говорят, ополячатся. А в те времена, о которых мы рассказываем, позиции православной церкви в Литве оставались незыблемыми.
Может быть именно поэтому в Литве и прозвучала кандидатура от московского правящего дома, и уж совсем интересно то, что она была поддержана и на территории Польши. Выходит, что в государстве, воюющем против России, существовала довольно сильная промосковская партия. Конечно, особенно влиятельной она была на территории Литвы, где, как мы сказали, оставалось много коренного русского православного населения, но нельзя не отметить, что даже этнические литовцы, и, наконец, некоторые поляки-католики, очевидно те, что были заинтересованы в сильной государственной власти, наподобие московской, тяготели к России. Эта-то партия и выдвинула кандидатом на престол младшего сына русского царя Ивана Грозного, царевича Федора. Понятно, что если бы тогда удалось посадить на трон в Кракове кого бы то ни было из Иванова семейства, то, несмотря на ограниченность королевской власти в соседнем государстве и на отсутствие права передачи ее по наследству, за годы нахождения на краковском престоле русского царственного отпрыска можно было решить все те задачи, что ставило правительство Грозного, вступая в Ливонскую войну. Но для это сначала нужно было постараться, чтобы московская кандидатура победила на выборах. Но русский царь и тут сделал все, чтобы провалить дело. Грозный повел себя так, чтобы результат оказался как нельзя худшим для Москвы.
Поскольку Сигизмунд был стар, то и польское бескоролевье, как результат его смерти, не стало неожиданностью. А потому и имена возможных претендентов на освобождающийся престол прозвучали задолго до смерти короля. При этом от московской стороны сначала долго называлось имя самого царя Ивана IV. Но позже, когда на западе стали лучше представлять крутой характер московского властелина и его суровый нрав, сторонников у него среди польско-литовской шляхты, привыкшей к вольности, доходящей до полной распущенности, значительно поубавилось. Последними каплями, приведшими к полному падению популярности Грозного на западе, стала учиненная им в своей стране резня, когда он свой народ начал вырезать целыми городами, как это случилось во время знаменитого опричного похода на Тверь, Новгород и Псков. Но насколько были сильны позиции московской кандидатуры, говорит тот факт, что даже после всех этих страшных злодеяний сторонников промосковской ориентации в деле выбора нового короля у западного соседа не убавилось, а лишь была заменена кандидатура Грозного на кандидатуру его сына. Приверженцев Москвы не смущало даже то, что Федор еще очень юн и что он вообще не годится для государственной деятельности. Поскольку Литва и Московская держава были ближайшими соседями с хорошо налаженными тесными контактами, то об умственной неполноценности младшего сына русского царя в Вильно не знать не могли. Следовательно, там не могли не понимать и того, что в случае избрания Федора именем нового короля будет править его отец.
Тем не менее позиции московского кандидата оставались очень твердыми. Причин тому много. Мы уже говорили об этническом и религиозном родстве, свойственном подавляющему большинству населения Литвы. Нетрудно увидеть и причины, побуждающие принять московскую кандидатуру многих этнических литовцев и поляков-католиков. Это, прежде всего, опасность со стороны общих врагов, в первую очередь Крыма, а за ним и Турции. Тут трезвомыслящие политики не могли, несмотря на различие вероисповеданий, не видеть пользы для себя со стороны московского могущества. Бедную, нищую Польшу, постоянно терзаемую с запада немецкой, с севера шведской, а с юга турецко-татарской агрессией, не могло не привлекать богатство Московской державы, сулящей ей в случае тесного союза защиту и покровительство.
Но когда еще в качестве одного из претендентов на престол в соседнем государстве называлась кандидатура самого Грозного, московский царь, узнав об этом, не только не проявил никакой дипломатической расторопности, но и заявил так, чтобы его слова стали известны в Вильно и в Кракове: «Я им нужен, а не они мне!» Но, невзирая на его ничем не обоснованную заносчивость и неоправданное высокомерие, в Москву все же было снаряжено посольство из Речи Посполитой, правда, уже не с предложением престола самому Ивану, а с просьбой отпустить на королевство сына Федора в случае избрания того на польско-литовский трон. Ответ русского царя литовскому посланнику заслуживает особого внимания, а потому, опуская некоторые детали, привёдем его несколько подробнее. Со слов записывающих дьяков и в последующей обработке историка С.М. Соловьева ответная речь Ивана звучала так:
«Пришел ты ко мне от панов своих польских и литовских и принес мне от них грамоту с извещением, что брат мой, Сигизмунд-Август, умер, о чем я и прежде слышал, да не верил… Но теперь уже я верю и жалею о смерти брата моего; особенно же жалею о том, что отошел он к Господу Богу, не оставивши по себе ни брата, ни сына, который бы позаботился об его душе и о теле по королевскому достоинству. Ваши паны польские и литовские теперь без главы, потому что хотя в Короне Польской и Великом княжестве Литовском и много голов, однако одной доброй головы нет, которая бы всеми управляла, к которой бы все вы могли прибегать, как потоки или воды к морю стекают. Не малое время были мы с братом своим, Сигизмундом-Августом, в ссоре, но потом дело начало было клониться к доброй приязни между нами. Прежде чем приязнь эта окончательно утвердилась, Господь Бог взял его к себе; за нашим несогласием басурманская рука высится, а христианская низится, и кровь разливается. Если ваши паны, будучи теперь без государя, захотят меня взять в государи, то увидят, какого получат во мне защитника и доброго государя, сила поганская тогда высится не будет; да не только поганство, Рим и ни одно королевство против нас не устоит, когда земли ваши будут заодно с нашими. В вашей земле многие говорят, что я зол: правда, я зол и гневлив, не хвалюсь, однако пусть спросят меня, на кого я зол? Я отвечу, что, кто против меня зол, на того и я зол, а кто добр, тому не пожалею отдать и эту цепь с себя и это платье…
Паны польские и литовские знают о богатстве деда и отца моего, но я вдвое богаче их казною и землями. Неудивительно, что ваши паны людей своих любят, потому что и те панов своих любят; а мои люди подвели меня к крымским татарам… Притом же я ничего не знал: хотя передо мною и шли шестеро воевод с большими силами, но они не дали мне знать о татарах… Я не силы татарской боялся, но видел измену своих людей и потому своротил немного в сторону от татар. В это время татары вторглись в Москву, которую можно было бы оборонять и тысячью человек; но когда большие люди оборонять не хотели, то меньшим как было это сделать? Москву уже сожгли, а я ничего об этом не знал. Так разумей, какова была измена моих людей против меня! Если кто и был после этого казнен, то казнен за свою вину. Спрашиваю тебя: у вас изменника казнят или милуют? Думаю, что казнят…
Так скажи панам польским и литовским, чтоб, посоветовавшись между собою обо всем и, уговорившись, отправляли скорее ко мне послов. А если Богу будет угодно, чтоб я был их государем, то наперед обещаю Богу и им, что сохраню все их права и вольности и, смотря по надобности, дам большие. Я о своей доброте или злости говорить не хочу; если бы паны польские и литовские ко мне или к детям моим своих сыновей на службу присылали, то узнали бы, как я зол и как я добр. Пусть не дивятся тому, что изменники мои говорят обо мне: у них уже такой обычай говорить о государях своих дурно; как бы я их ни учестил и ни обдарил, они все не перестанут говорить обо мне дурно. Есть люди, которые приехали из моей земли в вашу, надобно бояться, чтоб не ушли они в другую землю,… если почуют, что паны польские и литовские хотят взять меня в государи. Пусть паны ваши постараются задержать их, а я, клянусь Богом, не буду им мстить. Курбский к вам приехал;… а я, свидетельствуюсь Богом, не думал его казнить, хотел только посбавить у него чинов, уряды отобрать и потом помиловать; а он, испугавшись, отъехал в Литву. Пусть паны ваши отнимут у него уряды и смотрят, чтоб он куда-нибудь не ушел. Что касается до Ливонии, то, когда буду вашим государем, Ливония, Москва, Новгород и Псков одно будут».
