1606 г. начался 3 марта (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 222).
Военная игра, которой, по словам Буссова, хотели воспользоваться заговорщики для расправы с Лжедимитрием I и его окружением, происходила, вероятно, в марте 1606 г. Буссов, закончив рассказ об этой игре, сообщает, что в это время Димитрий получил известие о выезде его невесты. Сообщение же о выезде Марины Мнишек в Россию дошло до Москвы в середине марта (см. грамоту Лжедимитрия I к Ю. Мнишку от 18 марта 1606 г.: СГГД, т. II, № 132). Сообщение Буссова о некоем “большом монастыре” Вяземе, находившемся в 6 милях от Москвы, ошибочно. В действительности в 6 милях от Москвы находилось село Вязема, принадлежавшее Борису Годунову. Там он построил дворец, обнесенный палисадником и окопанный рвом, и каменную церковь замечательной архитектуры. Вокруг церкви была воздвигнута деревянная ограда с острыми башнями, что делало ее похожей на крепость. Буссов принял ее за монастырь, так как монастыри обносились обычно крепостными стенами (Н. Устрялов, ч. II, стр. 205; История Москвы, т. I, 1952, стр. 178).
Дурное предзнаменование.
Приготовления к встрече нареченной невесты Лжедимитрия I начались еще в ноябре 1605 г. Наказ Яну Бучинскому, отправленному в ноябре 1605 года к воеводе Сандомирскому, определял порядок встречи Марины Мнишек на границе (СГГД, т. II, № 106). 23 января 1606 г. на границу для встречи Марины были направлены бояре: Михаил Нагой, князь В. Мосальский и А. Воейков (СГГД, т. II, № 118). Однако приезд Марины затягивался, несмотря на нетерпеливые послания Лжедимитрия I к Юрию Мнишку и понуждения со стороны его послов (СГГД, т. II, №№ 109, 110, 113, 116, 117, 119, 123, 127, 129 и т. д.). Почти четырехмесячная задержка выезда Марины в Россию мотивировалась то нездоровьем отца невесты, то недостатком денег, то ожиданием лучшей дороги, и т. д. В действительности причиной задержки была неуверенность Ю. Мнишка в прочности положения Лжедимитрия I в Москве. Мнишек не мог не знать, что в Москве существует заговор бояр против Лжедимитрия, которые еще осенью 1605 г. через Ивана Безобразова (гонца Лжедимитрия) тайно сообщали королю Сигизмунду III о намерении свергнуть Самозванца и возвести на престол сына короля Владислава. Знал Мнишек и о все возрастающей ненависти широких слоев русского народа к польскому ставленнику. Стремясь выгадать время, Мнишек оттягивал отъезд своей дочери всю осень и зиму, и лишь весной, после настойчивых требований Самозванца, Марина Мнишек выехала из Кракова. 2 мая (а не 1 мая, как пишет Буссов) Марина Мнишек прибыла в Москву. Описание Буссовым торжественного въезда царской невесты в столицу в общем совпадает с описанием его другими очевидцами (И. Масса, Паэрле и. др.). Многочисленная польская свита Марины (около 2000 человек), огромный обоз, в котором, по сообщению Буссова, везли, между прочим, и оружие, вооруженные отряды шляхты, сопровождавшие польских панов, ближних и дальних родственников будущей царицы (ее отца — Юрия Мнишка, ее брата — воеводы Саноцкого, ее дяди — воеводы Красноставского, Константина Вишневецкого, Стадницкого, Тарлы и др.) — все это произвело отрицательное впечатление на московское население. Москвичи, сообщает Буссов, удивлялись странному обычаю шляхты и панов являться на свадьбу во всеоружии. Наплыв в Москву, под предлогом царской свадьбы, большого количества вооруженных поляков, слишком развязное и наглое их поведение дали новые поводы для усиленной агитации против Лжедимитрия I.
А следовательно, и не истинный Дмитрий.
Опасность приходит быстрее, когда ею пренебрегают, и случается сразу то, чего не ждут и через год.
Подготовка восстания против Лжедимитрия I началась с осени 1605 г. Руководителями готовящегося восстания выступили бояре во главе с В. И. Шуйским. В борьбе с Лжедимитрием I московская знать стремилась использовать растущее недовольство народных масс — крестьянства и низов городского населения — крепостнической политикой Лжедимитрия I. Надежда на “хорошего царя”, жившая в народных массах и немало способствовавшая самозванцу в борьбе его за власть, не осуществилась. Внутренняя политика Лжедимитрия I носила ярко выраженный крепостнический характер и была логическим продолжением политики его предшественников на русском престоле. Крепостническими были законы Лжедимитрия I: 7 января 1606 г. — о холопах и 1 февраля 1606 г. — о беглых крестьянах. И. И. Смирнов устанавливает “прямую и непосредственную” связь закона Лжедимитрия I от 7 января 1606 г. о холопах с законом 1597 г. о кабальных людях. Закон 1597 г., как известно, лишил права кабальных людей прекращать свою зависимость от господина путем уплаты долга и установил продолжительность зависимости кабального человека до смерти господина. Закон от 7 января 1606 г. подтверждает и укрепляет эту норму закона 1597 г., так как пресекает одно из распространенных, видимо, нарушений его, состоящее в том, что кабалы писались на имя “отца с сыном”, в результате чего кабальный человек после смерти господина-отца переходил во владение его сына. Закон 7 января 1606 г. объявляет такие кабалы недействительными, запрещает удовлетворять по ним иски и объявляет свободными кабальных людей, на которых они составлены. Таким образом, закон Лжедимитрия I о холопах, подтверждая нормы крепостнического закона 1597 г., укрепляет институт кабального холопства, который являлся формой вовлечения в сферу крепостничества еще не закрепощенных элементов. Отсюда ясно, что закон Лжедимитрия I о холопах отражал интересы крепостников-феодалов. Столь же ясно выступает крепостническая сущность закона Лжедимитрия I о беглых крестьянах от 1 февраля 1606 г. По этому закону к прежним помещикам должны быть возвращены все крестьяне, бежавшие от них в голодные годы, если будет установлено, что они могли прожить во время голода у старого помещика. Подлежат возврату также и те крестьяне, которые бежали за год до голодных лет (закон вводит 5-летний срок сыска беглых, т. е. подтверждает норму закона 1597 г.), а также в период после голодных лет. Новые помещики имели право на беглого крестьянина лишь в том случае, если они действительно прокормили его в голодные годы, т. е. спасли его от смерти. Аналогичным образом решался вопрос и о крестьянах, перешедших в кабальное холопство, — если крестьянин становился кабальным человеком в голодные годы “от бедности”, он оставался в этом состоянии, если же будет установлено, что крестьянин мог прожить (не умереть с голоду), будучи у своего помещика, то он возвращался к старому господину (И. И Смирно в. К
