после долгого заключения своего у врага волшебника: "Твоя жена, Рогмо-Гоа, в прежнее время, бывало, клала мне на седло для красы шёлковую подушку, а чтоб она была теплее, под низом подкладывала соболий мех; подпруги, чтоб были помягче, она подтягивала шёлковые; пряжки она пристёгивала золотые, чтоб блестело от них. Зимой она меня накрывала от холода соболиным одеялом и всякий день по три раза кормила меня овсом и пшеницей; летом она привязывала меня в тени, а в полуденный жар поила доброй водой, а вечером пускала на хорошую траву". Выслушав эти жалобы, Гессер-Хан три раза накормил своего гнедого коня овсом и пшеницей и только уже потом сел на него. В Джангариаде богатырь князь Хонгор следующим образом сам седлает своего серого коня: "На спину ему он положил золотую полость, а на неё седло, украшенное серебром. Седло он подтянул 12 белыми ремнями, а каждый ремень застегнул 20 медными пряжками; 33 ремня с золочёными бляхами окружали грудь коня, и 66 — хвост его; стремена были белой меди". Один богатырь кызыльцев, седлая своего коня, "положил нахвостник, снизу крепко подтянул 9 подпруг и в 12 местах закрепил их пряжками". Подобных же примеров из песен сибирско-тюркских народов можно было бы привести множество. Таких подробностей, столько схожих с нашими, мы не найдём ни в индийских, ни в персидских рассказах.
Другая особенность, сюда же относящаяся, — это заботливость богатыря о коне, оставляемом на дворе, пока сам богатырь входит в жилище, своё или чужое. Русские богатыри, приезжая куда-нибудь, сходят с коня и обыкновенно тотчас же привязывают его к золотому или серебряному кольцу особого столба, для того назначенного. Это самое мы находим в песнях и поэмах монгольских, калмыцких, киргизских и сибирско-тюркских. Примеры тому бесчисленны, и потому мы их приводить не станем: здесь уже не то что иногда, как в русских былинах, а непременно всегда в рассказе о приезде богатыря тщательно упомянуто, что богатырь слез с коня и привязал его к золотому или серебряному столбу. Такой подробности, столько важной для кочевых народов, любящих коня, едва ли не столько, сколько своё семейство, их рассказы и песни никогда уже не пропустят. В поэмах же индийских и персидских её вовсе нет.
В наших былинах богатырь бранит обыкновенно своего коня в таких выражениях: "А ты, волчья сыть (волчий корм), травяной мешок!"
В поэмах сибирско-тюркских народов богатырь обыкновенно бранит своего коня так: "Ах ты, снаружи кожа, внутри навоз!" Кроме наших былин, и поэм, и песен номадных народов, кажется, навряд ли у кого ещё встречаются подобные бранные слова богатыря к его коню.
Наконец, очень значительную роль в наших былинах играет — плеть. Без сомнения, это прямое наследие Востока. Но надо обратить внимание вот на что: конечно, плеть всегда была известна целому Востоку, только употребление её было у иных народов большее, у других меньшее, и упоминание её в наших былинах сходится больше с упоминанием её в известных восточных поэмах и песнях и меньше с упоминанием её в других восточных же поэмах и песнях. В индийских поэмах, сказках и песнях плеть упоминается очень редко, в Магабгарате почти всегда только в общих описаниях сражений, хотя, нет сомнения, плеть должна была быть вообще в большом употреблении, коль скоро богатыри и вообще воины индийские так редко действуют пешие и так часто на колесницах (иногда верхом). В "Шах-Намэ" говорится о плети также довольно редко, но тут есть одно очень характерное место, где мы видим, какое было значение плети у персиян. Персидский богатырь Баграм потерял во время сражения свою плеть и считает, что честь его потеряна, если она попалась в руки неприятелю, потому что на ней написано его имя. Богатырь Гудерз уговаривает его не ходить отыскивать её на поле сражения, потому что опасно от неприятеля, и тут же прибавляет, что у него самого есть "7 превосходных плетей, украшенных золотом, драгоценными камнями, с ремнём вышитым жемчугом", и предлагает их ему. Во время последнего своего подвига Рустем погибает именно оттого, что не хочет слушать предостережений своего коня и, ударив плетью, заставляет прыгать через ров, утыканный внутри мечами, копьями и рогатинами: туда падают и богатырь, и конь его. В грузинских поэмах, пропитанных персидским духом и наполненных персидскими подробностями, также изредка упоминается плеть. Так, например, в поэме "Тариель — Барсова кожа" говорится об "окованной плети" самого героя, Тариеля, рассказывается, что плеть служит ему не только на то, чтоб побуждать коня, но и разделываться с посланною за ним от царя Ростевана погонею. Но, без всякого сравнения, гораздо большую роль играет плеть в рассказах всех номадных народов, т. е. тех, которые всю жизнь свою проводят посреди коней и в верховой езде. Нигде нет такого, можно сказать, ежеминутного расхода на плети, как в поэмах и песнях монгольских, калмыцких, киргизских, алтайских и других сибирско-тюркских: здесь плеть поминается едва ли не на каждой странице разнообразнейших рассказов. Ни разу не позабыто сказать, как богатырь ударил коня своего "по крутым бёдрам", чтоб заставить его ехать или скакать куда тот не хочет, а иногда даже и отговаривает. Из числа бессчётных примеров упомянем хоть тот, что, прискакав к жилищу Гессер-Хана, вороной конь богатыря Чотонга испугался протянутой у входа цепи и поднялся на дыбы. "Чотонг ударил его плетью по бёдрам и по голове, и тогда он одним прыжком скакнул через цепь, но запутался в ней и повис". Алтайский богатырь Тастаракай бьёт плетью коня, и тот разом переносит его через Золотое море. Шорский богатырь Алтын-Эргек, прискакав к Синему морю, не знает, как ехать дальше; но тут сам конь советует ему: "Ударь, говорит, меня один раз плетью, и я попробую, не перепрыгнуть ли мне море". Богатырь бьёт коня один раз плетью, и тот действительно перескакивает с ним через море. Но этого мало: во всех поэмах и песнях номадных народов плеть не только служит для понукания коня, но ещё и для того, чтоб бить, а иногда и убить какого бы то ни было врага, обыкновенного земного или волшебного. Так, например, алтайский богатырь Хан-Пудей плетью своею "побивает 9 народов и с ними их владыку, Илан-Пи"; шорский богатырь Каратты-Пергэн плетью побивает чудовище Пуспас-Пулана, ударив его "промеж обоих ушей"; в истории шорского же богатыря Алтын-Эргека (в известной степени прототипа нашего Ивана Гостиного сына) почти все действующие лица, естественные и сверхъестественные, при встречах бьют друг
